МОРОЗОВ, НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1854–1946) – русский общественный деятель, революционер-народник, мыслитель, ученый, почетный член АН СССР, писатель, поэт.
Партийные и литературные псевдонимы – «Воробей», «Зодиак».
Родившийся 25 июня 1854 в с.Борок Некоузского у.Ярославской губ. внебрачный сын богатого помещика и отпущенной на волю крепостной крестьянки, он получил хорошее домашнее образование, завершив его во 2-й Московской классической гимназии. Там, увлекшись естественными науками, основал «Тайное общество естествоиспытателей-гимназистов». Начиная с 5-го класса гимназии, посещал, переодевшись в студенческую форму, лекции Московского университета, досконально изучил университетские музейные собрания.
Увлекшись в 1874 народническими идеями, вошел в московский кружок Н.В.Чайковского («чайковцев»), вместе с товарищами «ходил в народ» – вел пропаганду среди крестьян Московской, Курской и Воронежской губ. Преследования полиции заставили его вернулся в Москву, откуда он выехал в Петербург, а к концу 1874 – в Женеву. Там сотрудничал в журнале П.Л.Лаврова «Вперед», вступил в Международное товарищество рабочих (I Интернационал).
В январе 1875 пытался вернуться в Россию, но был арестован на границе и впущен в страну под поручительство отца. Склоняясь к буржуазно-либеральной идее прогресса путем распространения в народе естественнонаучных и точных знаний, Морозов отдался революционной борьбе, причем не столько ради «крестьянского социализма», сколько во имя программы гражданских свобод. Перейдя на нелегальное положение, вновь занялся пропагандой среди крестьян – на этот раз в Саратовской губ.
В 1878, вновь приехав в Петербург, вступил в организацию «Земля и воля», стал одним из редакторов ее подпольного одноименного издания.
В 1879 с расколом «Земли и воли» на «Черный передел» и «Народную волю», вошел в организацию народовольцев, редактировал их печатный орган. В 1880 эмигрировал в Женеву, где написал брошюру «Террористическая борьба», теоретически обосновав тактику народовольцев. По мнению товарищей, он стал «одним из первых горячих глашатаев народовольческого направления» (В.Н.Фигнер). Одновременно опубликовал свой первый сборник стихов – Стихотворения. 1875–1880 (не случайно русские марксисты именовали Морозова либералом с бомбой).
Переехав из Женевы в Лондон, познакомился с К.Марксом .
При попытке возвратиться в Россию 28 января 1881 вновь был арестован на границе около Вержболова. После убийства 1 марта 1881 Александра II был посажен в Петропавловскую крепость и в 1882 судим по «Процессу 20-ти», приговорен к пожизненной каторге. В судебном отчете сохранился его словесный портрет: «больше среднего роста, очень худощавый, темно-русый, продолговатое лицо, мелкие черты лица, большая шелковистая борода и усы, в очках, очень симпатичен, говорит тихо, медленно». На следствии откровенно заявил: «По убеждениям я – террорист».
После суда был заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
Длительное тюремное заключение в равелине без права пользования печатной продукцией, с постоянными «пытками недостаточностью пищи и отсутствием воздуха» не сломили его волю. Получив спустя некоторое время разрешение на пользование богословской литературой, он освоил древнееврейский язык (всего Морозов знал 11 иностранных языков). В тюрьме он начал углубленное изучение библейской истории, а также хронологии небесных явлений в годы жизни Христа. Скрупулезная работа привела его к новому пониманию хронологии всемирной истории. Будучи переведенным в каземат Шлиссельбургской крепости и получив возможность пользования научными книгами, в течение всего срока 25-летнего заключения упорно занимался «работой мысли» (творческой научной деятельностью), создав труды по химии, физики, астрономии, математике, истории. Написанные им в заключении книги были опубликованы уже после его освобождения в ноябре 1905 (среди них – Периодическая к система строения вещества: теория образования химических элементов . М., 1907; Откровения в грозе и буре: история возникновения Апокалипсиса . М. – СПб, 1907; Основы качественного физико-математического анализа и новые физические факторы, обнаруживаемые им в различных явлениях природы . М., 1908; Д.И.Менделеев и значение его периодической системы для химии будущего . М., 1908 и др.).
Восторженная революционная молодежь воспринимала его как олицетворение грядущей демократической революции. Вскоре после его освобождения научные заслуги Морозова были замечены в обществе, ему было присвоено звание профессора физической химии Высшей вольной школы П.Ф.Лесгафта. Вскоре он был назначен директором сначала биологической лаборатории, а затем и всего Естественнонаучного института им. П.Ф.Лесгафта. Именно в этом институте по инициативе Морозова начиналась разработка ряда проблем, связанных с освоением космоса.
Часто выступая с публичными научными лекциями, объехал многие города России, выступал в Сибири и на Дальнем Востоке. Интересны попытки Морозова издать «научную поэзию» на астрономические темы, теоретически осмысленные им в статье Поэзии в науке и наука в поэзии («Русские ведомости». 1912, № 1).
За публикацию сборника стихов Звездные песни (М., 1910) был отдан под суд и весь 1911 отсидел в Двинской крепости. Свое заключение использовал для написания многотомной Повести моей жизни ; воспоминания в ней доведены до основания «Народной воли». Л.Н.Толстой высоко оценил его писательский дар: «Прочел с величайшим интересом и удовольствием. Очень сожалею, что нет их продолжения... Талантливо написано!».
В стихах Морозова звучали призывы к общественному подвигу (сравнимые с поэзией Н.А.Некрасова и В.С.Курочкина), к прославлению революционной борьбы, воспеванию жертвенного героизма.
В 1910-е годы, увлекшись воздухоплаванием, как исследователь, летал на первых аэропланах, в том числе и над Шлиссельбургской крепостью через 10 лет после своего освобождения из нее (ему было уже около 60 лет). Будучи избранным после возвращения из длительного заключения в почетные члены многих научных обществ, преподавал на Высших женских курсах П.Ф.Лесгафта, читал курс «Мировой химии» в Психоневрологическом институте.
Лев Пушкарев, Наталья Пушкарева
Поделиться с друзьями: В воспоминаниях писателя Юрия Олеши рассказывается о необычной ссоре его с критиком и историком Д. Мирским. «Когда, начитавшись Морозова, я с апломбом заявил, что древнего мира не было, - писал Юрий Карлович, - этот сын князя, изысканно вежливый человек, проживший долгое время в Лондоне, добряк, ударил меня тростью по спине.
МИРАЖИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ УЧЕНОСТИ
По свойственной юным доверчивости все мы, изучая в школе историю древнего мира, не задумывались над вопросом о том, когда и как явились европейскому миру труды великих мыслителей античности. И нас вполне удовлетворяли невнятные сведения в учебниках о древних письменах, которые, последовательно перекочевывая с глиняных и восковых дощечек сначала на свитки папируса, потом на листы пергамента, а с них на бумагу первых печатных книг, дошли до наших дней. Хотя, казалось бы, нетрудно было догадаться, что для таких огромных поэм, как, скажем, «Илиада» или «Одиссея», не хватило бы никаких глиняных плиток, да и пергамента потребовался целый воз. И в действительности, конечно же, все было совсем не так...
Вот как выглядело, например, появление сочинений Платона на европейском книжном рынке. В 1481 году флорентиец Марчеллино Фичино принес богатому венецианскому издателю Венету тридцать шесть своих рукописей на латинском языке и заявил, что это перевод сочинений некоего древнегреческого философа Платона. Хотя греческих подлинников Фичино издателю не показал, тот поспешил опубликовать принесенные ему латинские рукописи, и имя Платона, что в переводе с греческого означает «Широкий», прогремело по всему тогдашнему читающему миру. А вместе с ним пришла слава и немалые деньги к его переводчику на латынь Фичино. В следующем издании он устранил ряд анахронизмов, указанных ему читателями, но по-прежнему не показал никому греческих подлинников. Не сделали этого и наследники Фичино. Обостренный интерес к этим подлинникам побудил другого издателя тех времен, Альдо Манучио, объявить, что он заплатит по золотой монете за каждое исправление фичиновых переводов по представленному кем бы то ни было греческому оригиналу. И вот прошел 31 год после первого издания Платона на латыни, и венецианский купец Марк Мазур представил издателям будто бы найденные им греческие тексты этих произведений...
Получается так, говорил Морозов, что хитрый мореплаватель, узнав о предложениях издателя, заказал во время своих путешествий тридцати шести грекам перевести по одному сочинению из Фичинова сборника и, собрав их вместе, продал итальянским издателям как подлинники Платоновых произведений!
Такое предположение хорошо объясняет тот отмеченный многими исследователями факт, что сочинения Платона противоречат одно другому. Не в силах признать, что рукописи Платона поддельные и написаны разными авторами, специалисты по античности предпочли нелепое утверждение, будто Платон писал эти труды в разные периоды жизни, причем менял свои политические, моральные и религиозные взгляды на прямопротивоположные!
Исследовав приписываемые Платону греческие тексты разработанным им методом лингвистических спектров, Морозов установил, что они принадлежат не одному неустойчивому во взглядах автору, а совершенно разным писателям, по философизму и манере изложения принадлежавшим не к древности, а к XV веку нашей эры!
Похожая история приключилась и с другим греческим философом Аристотелем, имя которого в переводе на русский язык означает «Наилучшее Завершение». Авторы эпохи Возрождения утверждали, будто великий философ с таким странным именем жил с 384 по 322 год до нашей эры, а его многочисленные сочинения, пролежав где-то около тысячи лет, объявились в Европе в арабских переводах в VIII веке нашей эры, к XIII-XIV векам распространились между учеными Запада и стали здесь так популярны, что принесли своему автору славу «верховного учителя в человеческих делах». А что было на самом деле? Сочинения этого загадочного философа впервые были опубликованы в Венеции в 1489 году на латинском языке в редакции и с комментариями испано-арабского философа Аверроэса из Кордовы. А спустя шесть лет (время, достаточное для того, чтобы перевести их с латыни на греческий) уже знакомый нам Альдо Манучио издал их на греческом.
Проанализировав тексты «Наилучшего Завершения», Морозов пришел к выводу, что это «не представления древних, а представления о древних, сложившиеся в эпоху Возрождения, когда ученые Западной Европы писали от их имени и по-латыни, и по-гречески свои собственные мысли и что это даже сочинения не одного лица, а целой школы»...
Еще более поразительные открытия ждали Морозова при изучении истории Древнего Рима, основные сведения о которой содержатся в трудах Тита Ливия - Почтенного Ливийца. Этот необыкновенный человек, родившийся будто бы в 59 году до н. э., написал 144 тома «Истории романского народа от основания столицы». Правда, из них до наших дней дошли только 35. В первом издании Тита Ливия, напечатанном в Риме в 1469 году по утраченной рукописи, содержалось 30 книг, в которых описывались события от основания Рима до 292 года до н.э. и с 217 до 176 года до н.э. Позднее в Гессене в Бенедиктинском монастыре была «открыта» рукопись еще пяти книг, продолжающих историю до 165 года до н. э., которая сразу же была опубликована в Базеле в 1531 году.
Ценность трудов Почтенного Ливийца для Морозова состояла в том, что в них есть, как он говорил, астрономические зацепки - описание пяти солнечных и лунных затмений и одной кометы. Хронология таких событий может быть установлена объективно и сопоставлена с описаниями историка. Проделав эту весьма кропотливую работу, Морозов пришел к выводу, что описанные у Ливия астрономические события, происшедшие будто бы в III-II веках до нашей эры, не могли наблюдаться ранее V-X веков НАШЕЙ эры (!). Выходит, заключает Морозов, Тит Ливий - это какой-то скрывшийся под псевдонимом автор Эпохи Возрождения, описывавший по довольно точным документам гораздо более поздние события, но и много нафантазировавший от себя. «Относительно же места действия, - писал Морозов, - я отмечу только, что римлянами (ромейцами, от слова Roma - Рим) всегда называли себя не итальянцы, а греки, а потом и Город (Urbs) Почтенного Ливийца более подходит под Константинополь, чем под итальянский Рим».
Говорят, среди почитателей трудов Тита Ливия были знаменитые римские политические деятели - Сенека («Старик») и Марк Цицерон («Увядший Горох»), а также видный историк Тацит («Молчаливый»), будто бы живший в 55-120 годах нашей эры. Главным трудом этого плодовитого писателя считаются «Летописи» (история Рима при императорах Тиверии, Калигуле, Клавдии и Нероне) и «Истории» (смутное время Гальбы, Оттона и Вителлия). Труды эти давно вызывали сомнения в своей подлинности, и Морозову здесь осталось лишь изложить труды своих предшественников - Росса, Гошара Амфитеатрова, опубликовавших свои исследования задолго до морозовского «Христоса». Согласно их исследованиям, автором сочинений Тацита явился Поджио Браччиолини (1380-1460) - одаренный итальянский литератор и лингвист, знаток латыни, греческого и еврейского языков. Начав свою карьеру с должности копииста при папском дворе, он закончил ее на посту канцлера Флорентийской республики.
Ведя жизнь гуляки и проказника, Браччиолини, нуждавшийся в деньгах, вошел в сношения с царем тогдашнего книжного рынка Никколо Никколи, которому на протяжении многих лет поставлял переводы будто бы античных авторов, в действительности фабриковавшиеся группой способных, но нечистых на руку литераторов. В 1415 году он предложил Никколи большую партию древних манускриптов, будто бы обнаруженных в старинной башне Сен-Галленского монастыря. Так появились в духовном обороте Западной Европы сочинения Квинтилиана, Валерия Флака, Нония Марцелла, Проба, а позднее «Буколики» Кальпурния и несколько глав Петрония.
Такой выброс якобы античных сочинений на книжный рынок создал ажиотажный спрос, и среди клиентов Браччиолини и компании появляются короли, герцоги, кардиналы, университеты. В этих условиях фальсификаторы стали искусно вставлять в подложные произведения Плиния Младшего, Тертуллиана, Орезия, Сидония и других якобы античных авторов упоминания о выдающихся исторических трудах Тацита. Создалась ситуация, когда многие слышали о его великих трудах, но никто не имел счастья их читать. И вот спрос породил предложение: Тацит нашелся!
В ноябре 1425 года Браччиолини сообщил Никколи, что некий монах, его приятель из Германии, предлагает партию древних рукописей, среди которых есть несколько произведений Тацита. Обрадованный издатель немедленно согласился на сделку, но Браччиолини не спешит. Четыре года он водит издателя за нос рассказами о том, что монах его подводит, а тем временем ведет переговоры об этих рукописях с богатыми меценатами. Наконец, Никколи получает и издает первую рукопись Тацита, а Браччиолини распространяет слухи, что у него имеется более древний Тацит из малодоступного северного монастыря...
Эти вечные таинственные монахи были, по мнению Гошара, частью фальсификационной системы, налаженной Поджио. Их никогда никто не видел и не слышал, но сегодня один из них приносит из Швеции или Дании потерянный том Тита Ливия; завтра другой таинственный монах несет из Корвеи или Фульды Тацита. И всегда почему-то с далекого малодоступного севера, и всегда именно то, на что сложился бешеный спрос. За восемьдесят лет своей жизни Браччиолини «открыл» Квинтилиона, трактаты и речи Цицерона, сочинения Лукреция, Петрония, Плавта, Тертуллиана, Тацита и многих других «древних римлян». К концу жизни Поджио насытился своей апокрифической литературой, стал писать исключительно под своим именем.
Созданная Браччиолини и ему подобными система фальсификации античных рукописей не могла долго держаться в тайне: движимые честолюбием, истинные авторы не могли удержаться и не похвастать в дружеской компании тем, что именно они сочинили книги древних авторов, которыми восхищается просвещенная Европа. И этим объясняется то глубокое недоверие, с которым современники эпохи Возрождения встречали каждую очередную «находку» всех без исключения древних классических авторов. «Эпоха Возрождения» была на деле «Эпоха Зарождения», - писал Морозов, - но по условиям религиозной жизни своего времени и других причин это «зарождение» выразилось в очень оригинальной форме - в апокрифе, то есть систематическом приписывании своих собственных произведений мифическим лицам древности».
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПОЛЕ АНТИЧНОСТИ
Изыскания, подобные вышеприведенным, можно было бы продолжать до бесконечности, но в этом нет необходимости, так как Морозов уже проделал эту работу. Собрав имена всех выдающихся интеллектуалов Древней Греции и Рима, а также годы их жизни и деятельности в традиционной хронологии, он построил диаграмму, упрощенный вариант которой приведен здесь:
По горизонтальной оси отложено десять интервалов, обозначающих тот или иной вид умственной деятельности: лирическая поэзия, сатира, драматургия, ораторское искусство и т. д. По вертикальной - хронологическая шкала от 900 года до нашей эры до 1700 года нашей эры.
Разнеся имена античных писателей и мыслителей по столбцам в соответствии с годами их жизни, Морозов получил хронологическую картину духовной деятельности Древней Греции (синие отрезки) и Древнего Рима (зеленые отрезки). Проведя горизонтальные линии через точки - 900, - 700, - 500, - 300, 0, 1200, 1300 и 1600 вертикальной оси, Морозов получил периодизацию греко-римской и европейской культуры (периоды: эпический, поэтический, драматический, дидактический, римский, византийский, крестовых походов, эпоха Возрождения).
Диаграмма делает удобообозримой всю картину традиционной интеллектуальной истории Европы. Так, в древнейшем - эпическом - периоде мы обнаруживаем активность только в лирической и героической поэзии (синий отрезок в столбце 1). Сюда Морозов вписывает 5 имен, наиболее знаменитые из которых Орфей, Гомер и Гезиод. Во втором периоде - поэтическом - границы творчества расширяются: кроме 13 поэтов в первом столбце (в их числе Сафо, Пиндар и Анакреон), появляются 3 имени в столбце 2 - сатира - и 1 в столбце 10 - астрономы, географы, математики (это знаменитый философ Фалес, утверждавший, что все произошло из воды).
После этого начинается блестящий классический период греческой культуры - драматический. Поэзия и сатира сходят на нет, зато в столбце 3 - драматургия - появляется 14 имен, включая Аристофана, Эсхила, Софокла, Еврипида. В столбце 4 - ораторское искусство - 5 имен, в том числе Ликург и Демосфен; в столбце 5 - преднаучная философия - 7 великих имен - Гераклит, Платон, Анаксагор, Теофраст, Демокрит, Сократ, Аристотель; в столбце 9 - история - 5 имен, включая Геродота, Фукидида и Ксенофонта; в столбце 10- астрономы, географы, математики - 3 имени, среди которых Евклид.
В следующем александрийском периоде - дидактическом - духовная деятельность Древней Греции концентрируется на буколической и дидактической поэзии - столбец 6 (8 имен), на софистике, любомудрии - столбец 8 (греческий Вольтер Лукиан); истории - столбец 9 (3 имени) и астрономии, географии, математики- столбец 10 (7 имен, включая Архимеда, Аристарха Самосского, Эратосфена, Герона, Страбона, Гиппарха).
В пятом - римском - периоде греческий мир порождает евангельское учение - в столбце 7 имена 4 апостолов-евангелистов; продолжается деятельность любомудров - столбец 8 (4 имени, среди которых Иоанн Златоуст); много историков - столбец 9 (7 имен, включая Иосифа Флавия, Плутарха и Аппиана); закат ученой деятельности - в столбце 10 всего одно имя, но зато великое - Птолемей.
Византийский период знаменует собой закат греческой культуры, духовная деятельность практически прекращается, лишь в столбце 8 видим одно имя Иоанна Дамаскина и в столбце 9 - имя историка Сократа-Схоласта. Правда, именно в столбце 9 (красный отрезок в верхней части) появляется единственный мостик, связывающий культуру Древнего мира с эпохой крестовых походов и через нее с нашим временем. Здесь впервые появляются подлинные рукописи, возраст которых не подвергается сомнению. Их 9, включая Пасхальные хроники, а также хроники Георгия Амартола, Георгия Кедрена, Иоанна Зонара и Никиты Акомината. И это самые древние рукописи, которыми располагает историческая наука.
Что касается Древнего Рима, то его духовная деятельность концентрируется на рубеже старой и новой эры, около нулевого года. Век поэзии - зеленый отрезок в столбце 1 (10 имен, в числе которых Флак, Овидий, Виргилий); сатира - 7 имен в столбце 2 (в том числе Апулей, Ювенал, Гораций); драматургия - 9 имен в столбце 3; ораторство - 5 имен в столбце 4 (Цицерон, Катон, Красс); преднаучная философия - 4 имени в столбце 5 (Плиний Ст., Плиний Мл., Сенека); дидактическая поэзия - 4 имени в столбце 6 (Овидий, Виргилий, Лукреций); история - 6 имен в столбце 9 (среди них Юлий Цезарь, Тит Ливий, Тацит)...
Мы уже знаем, что Морозов, как и многие другие исследователи, сомневался в древнем происхождении трудов Платона, Аристотеля, Тита Ливия, Тацита. Снова и снова размышляя над диаграммой, он убеждался в полной неправдоподобности этого, как он выражался, «плодопеременного хозяйства» в древней истории. Здесь что ни имя, то вопрос. Как мог, например, Пифагор разработать теорию чисел за тысячу лет до того, как арабы изобрели десятичную систему счисления, без которой ни о какой теории чисел не могло быть и речи? А разве не усматривается в «огне», провозглашенном Гераклитом первопричиной всех вещей, флогистон Георга Шталя, появившийся на свет в последние годы XVII столетия? Неужели не удивителен Демокрит, который будто бы в V веке до н. э. говорил об атомах почти то же самое, что говорил о них Лавуазье 2200 лет спустя? А древнейший из философов Фалес, который, не зная длительности солнечного года, будто бы предсказал солнечное затмение, долженствующее состояться 28 мая минус 584 года по Юлианскому календарю, который появился едва ли не восемьсот лет спустя?
И такие недоуменные вопросы возникают на каждом шагу. Почему ранее V века до н. э. родятся только поэты?
Почему во времена Гомера, писавшего огромные поэмы гекзаметрическими стихами, нет историков, хотя именно исторические записи - это первое, к чему прилагается письменность? Почему древнегреческая поэзия прерывается на тысячу лет до эпохи Возрождения, а ей на смену приходит богатейшая драматургия? Почему драматурги исчезают так же внезапно, как поэты, чтобы тоже возродиться через тысячу лет, а им на смену являются дидактические поэты и математики? Почему продолжением глубоких и изысканных исторических сочинений Геродота, Фукидида и Ксенофонта стали примитивные летописи и хроники Средневековья?
Не потому ли, предполагает Морозов что все так называемые древние авторы на самом деле работали в эпоху Возрождения, когда «была мода апокрифировать лирические и героические поэмы в самые древние века; драмы, комедии, философские и ораторские произведения вслед за этим, а буколическую и дидактическую поэзию еще позднее. Историков же поневоле пришлось распределить по разным векам: ведь в то время, как в один и тот же год могли быть написаны десятки различных по содержанию комедий или стихов, нельзя же допустить, чтоб в одно и то же время Греция имела несколько различных историй?»
Подводя итоги своему анализу диаграммы, Морозов приходит к заключению, что никаких древних рукописей в природе не существовало, что все сочинения так называемой античности дошли до нас либо в рукописях на пергаменте древность которых никогда не уходит глубже XI века, либо в печатных изданиях XV-XVIII веков, причем рукописи, с которых производился набор, бесследно куда-то пропали. То есть, пишет Морозов, «явно были уничтожены владельцами после напечатания».
По словам Морозова, при изучении истории Древнего мира его всегда удивляло таинственное сходство трех периодов в истории Римской империи. Так, в Италии из первичной демократии возникло военно-монархическое государство, созданное двумя братьями Ромулом и Ремом. Потом Ромул убил брата, стал единовластным правителем, был признан святым, в его честь строили храмы и служили молебны. Просуществовав два с половиной столетия, эта монархия пала, настало смутное время, потом установилась было республика, но тут к власти пришли два соправителя и установили новую монархию. Потом один из них - Октавиан - умертвил другого - Антония, был признан святым - Августом и умер в славе. Но опять: прошло два с половиной века на смену монархии Августа пришло смутное время, нахлынула новая волна, и два соправителя Константин и Люциний создали третье монархическое государство, простершее свою власть на территории Балканского полуострова, Ближнего Востока, Египта и Италии. И та же история: умертвивший соправителя Константин причислен к лику святых, ему служат молебны, а через два с половиной века монархия распадается, и на ее территории возникают средневековые республики и княжества...
«Все это было для меня совершенно непонятно до тех пор, - писал Морозов, - пока мне не удалось установить астрономическим путем, что евангельский Христос был столбован (распят.- Ред.) 21 марта 386 года, что Апокалипсис был написан 30 сентября 395 года и что гонитель христиан Нерон списан с императора-консула Валента. при котором тоже было гонение на христиан». Если Нерон - Валент, то и все императоры Второй империи могут иметь аналогов в Третьей. И не исключено, что такая же зависимость существует и для царей Первой империи.
Проведя скрупулезный анализ источников, Морозов пришел к выводу: все Второе Римское царство во главе с Августом Цезарем списано с Третьего царства, единственно реально существовавшего в Византии, а Первое царство Ромула и Рема, а также библейское «царство Давида» оказались миражами миража. Вместе с этими царствами исчезло из рассмотрения «все христианство первых трех веков нашей эры и все иудейство до появления на свет Ария-Арона в конце III века нашей эры. Понятно стало и то, что ни одно из солнечных и лунных затмений не оправдалось до конца III века, а с IV века все оправдались».
Но если не было Юлия Цезаря, Помпея, Клеопатры, Ганнибала, то откуда же взялись в Риме античные дворцы, триумфальные арки, статуи, Колизей?
Чтобы ответить на эти вопросы, следует вместе с Морозовым совершить вылазку в то самое «мрачное Средневековье», о котором почему-то скупо пишут в наших учебниках истории...
«Для верного понимания древней истории, - писал Морозов, - мы должны освободить себя от привитой нам с детства идеи, что Римская империя вышла из итальянского Рима». Никогда этот город, стоящий среди болот в сорока километрах от устья мелководного Тибра, не мог соперничать с Константинополем на Босфоре, расположенным на берегах двух континентов и связанным морскими путями с Балканской Романией, Румелией, Грецией и Греческим архипелагом, Малой Азией, Египтом, Тунисом и Южной Италией. Самой природой поставленный в центр Средиземноморского мира Константинополь закономерно стал с 324 года н. э. столицей Великой Римской империи, граждане которой именовали себя не византийцами, не греками, не эллинами, а ромаями, то есть римлянами. Итальянский же Рим был в это время третьестепенным городком, имевшим значение лишь как религиозный центр наподобие Мекки или Лхасы.
Но значение этого городка возрастало по мере того, как формировалось христианство, оказывая все большее и большее влияние на политическую, общественную и частную жизнь людей Западной Европы. И на протяжении нескольких столетий главное внимание римской церкви сосредоточивается на нескольких направлениях деятельности, необходимых для процветания города.
Прежде всего драматической особенностью Рима было то, что, претендуя на духовную власть над всем миром, он не мог оборонить себя даже от мелких соседей. И постоянной заботой римских понтифексов, а потом и пап, был поиск могущественных светских покровителей. Далее процветание города и церкви зависело от притока паломников, для чего требовалось создать и постоянно поддерживать любой ценой престиж и славу города: привлечением всевозможных реликвий и мощей, строительством роскошных дворцов и храмов, проведением массовых шествий, увеселений и зрелищ, распространением сведений о былом могуществе и славе города Рима. Действуя в совокупности, все эти мероприятия создали условия для одной из величайших фальсификаций в истории.
Вот несколько примеров. Грегоровиус - самый авторитетный историк по истории средневекового Рима. Он настолько пропитан идеологией величия древнего Рима, что, описывая величественные сооружения, дворцы и здания, видит в них только бледные подобия того, что было на их местах в древности. Так, глядя на знаменитый Пантеон, построенный при понтифексе Бонифации IV в 608-615 годах, он не забывает отметить, что на этом месте стоял много веков заброшенный языческий храм, пока Бонифаций IV на его руинах не устроил вновь храм, но уже христианский... Вот знаменитый водопровод, будто бы «построенный еще рабами Рима». Он вступил в строй при понтифексе Адриане I (772-795), но Григоровиус опять не преминул напомнить: водопровод-де только «восстановлен» Адрианом.
Возникает вопрос: на чем основывались такие категорические поправки? Чтобы ответить на этот вопрос, Морозов проштудировал два самых старинных путеводителя по Риму, с которых списывали все последующие авторы, и пришел к выводу: ни на чем, кроме легкомыслия авторов, эти труды не основаны. «Памятники, считаемые теперь за классические, часто обозначаются именами церквей, считающихся теперь за построенные будто бы на развалинах тех памятников».
В 1300 году Бонифаций VIII устроил в Риме знаменитое паломническое торжество в честь наступления XIV века; папская булла обещала полное отпущение грехов всем, кто посетит базилики Петра и Павла - и приток паломников ожидался беспримерным. К этому торжеству, считает Морозов, был построен знаменитый Колизей. «Невольно приходит в голову, что такое здание воздвигнуто было первоначально для какого-то исключительного турнира во славу Мадонны. Все его устройство приспособлено к этому, а сообщения о его легендарном прошлом все позднего времени. Кстати, как замечает Морозов, гладиатор в переводе на русский означает «меченосец»...
В самых ранних документах римского сената, относящихся к XII веку, Морозов отыскал сведения о сдаче в аренду знаменитых якобы античных колонн Траяна и Антонина, а также арки Тита. Из этих документов явствовало, что эти сооружения приносили своим владельцам какие-то доходы, а раз так, то легенды об их древнем происхождении могли сочиняться с корыстной целью. Не исключено, что не всегда собственники этих сооружений могли устоять перед искушением и при реставрациях и ремонтах делали надписи в доказательство древности сооружения и происхождения рода.
Тогда же в XII веке в Риме появились и начали процветать семьи художников и скульпторов. «Помещаясь в своих уединенных мастерских, - писал Морозов, - они среди шума и бедствий междоусобных войн создали всю классическую скульптуру, так как почти все папы без исключения уже заботились об украшении статуями церквей и дворцов, включая Ватиканский».
Отвечает Морозов и на вопрос о происхождении римских развалин, которые любителями и поклонниками древности рассматривались как неопровержимые доказательства существования античного Рима. В действительности же это следы ожесточенной борьбы за власть между сторонниками пап - гвельфами и их противниками гибеллинами в XII-XV веках. Однажды во главе гибеллинов оказался некий Бранкалеоне, который приказал разрушать замки и дворцы гвельфов. «Подкапывали основание, поддерживая башню деревянными подпорками, - писал очевидец,- потом зажигали их, и башня падала»... Таким образом во многих городах Италии, в том числе и Риме, были разрушены десятки роскошных зданий, останки которых позднее выдавались за античные руины...
«И что же мы видим после всего сказанного в этих томах нашего исследования? - вопрошал Морозов, заканчивая очередной том. - От древней классической Греции и от древнего классического Рима ничего реального не осталось. Не осталось ничего реального и от Древней Финикии, Древнего Карфагена и от царств Израильского и Иудейского»..
На что же мог рассчитывать Морозов после подобных заявлений? Меньше всего на прекращение издания в 1932 году и наложение строжайшего запрета на малейшее упоминание об этих работах в советской печати на долгие пятьдесят лет...
Николая Александровича и на этот раз спасла фантастическая разносторонность: перестав работать над запретной темой, он переключился на другие проблемы, которые успешно разрабатывал до самой смерти в возрасте 92 лет. Заряд жизненных сил в этом необыкновенном человеке был таков, что в начале Великой Отечественной войны, перевалив за восьмой десяток, он записался в народное ополчение...
Лишь в конце 70-х годов группа математиков - М. Постников, А. Фоменко, А. Мищенко и др., - приступив к дальнейшей разработке поставленной Морозовым проблемы, опубликовала несколько статей в научной печати. Однако предпринятая в 1982 году попытка журнала «Техника и наука» сделать эти работы достоянием широкой гласности повлекла за собой строгое внушение со стороны ЦК КПСС. И вот теперь мы снова предлагаем вниманию читателей изложение морозовской концепции о преемственной непреоывности человеческой культуры и статью математика Анатолия Фоменко, рассказывающего о разработанных им и его коллегами методах научного анализа исторических документов. Об этом читайте в статье.
В. А. Твардовская "Николай Морозов в конце пути: наука против насилия" Date: 19 июля 2009 Изд: "Миротворчество в России: Церковь, политики, мыслители", М., Наука, 2003. OCR: Адаменко Виталий ([email protected])
В. А. Твардовская
НИКОЛАЙ МОРОЗОВ В КОНЦЕ ПУТИ:
НАУКА ПРОТИВ НАСИЛИЯ
Николай Александрович Морозов прочно вошел в нашу литературу как "революционер и ученый" или "ученый-революционер". Бывший народоволец, шлиссельбургский узник, в общей сложности проведший в заточении 28 лет, он всегда характеризовался как несгибаемый борец, революционную волю которого не смогла сломить и тюрьма. Внимание писавших о Морозове, как правило, сосредоточено было на его участии в революционном движении и на его тюремных мытарствах. Жизнь бывшего народовольца по выходе из заключения оставалась малоизвестной: больше интересовались его научной деятельностью того времени. Но и в специальных трудах, посвященных научным увлечениям и открытиям Морозова, его неизменно определяли как революционера; наглядный пример -- книга "Николай Александрович Морозов -- ученый энциклопедист" (М., 1982). Между тем Морозов в 1870 -- начале 1880-х гг. и Морозов в XX в. -- совсем разные личности по мировоззрению и общественной позиции. Себя Николай Александрович в последнюю пору жизни называл "эволюционером". Думается, произошедшее самоизменение в бывшем народовольце, проповеднике террора представляет немалый интерес, поскольку произошло естественно и органично, без внешнего принуждения, явившись результатом глубокой и серьезной работы мысли ученого. Но, чтобы понять итоги этой работы, стоит обратиться к началу его жизненного пути, во многом типичному для разночинской молодежи пореформенной России. Николай Александрович Морозов родился 7 июля (25 июня) 1854 г. в родовом имении своего отца Борок Ярославской губернии. Он был сыном богатого помещика Петра Алексеевича Щепочкина и его крепостной крестьянки Анны Васильевны Морозовой. Брак их не был узаконен. Анна Васильевна, получив вольную, была приписана к сословию мещан. В официальных документах -- вплоть до Октябрьской революции -- Николай 404 Александрович значился "незаконнорожденным сыном дворянина", мещанином г. Мологи. Он получил фамилию матери и ее сословную принадлежность. В рядах революционеров Николай оказался, не кончив 5-го класса гимназии. И, хотя в гимназию (во 2-й класс) он поступил достаточно поздно (до 14 лет получал домашнее образование), признать зрелым его выбор пути вряд ли возможно. У юноши, которому едва исполнилось 20 лет, не было сколько-нибудь серьезного жизненного опыта. Смутное недовольство окружающим миром более было связано с порядками в гимназии, где классицизм свел почти на нет преподавание естествознания, которым в духе времени увлекался Морозов. Он вспоминал, как в знак протеста против засилия мертвых языков, после экзаменов сжигал с одноклассниками учебники по латыни и греческому. Гимназист Морозов зачитывался русской литературой с ее сочувствием ко всем униженным и оскорбленным -- он и сам себя ощущал таким по социальному статусу. Любовь к русской классике -- Пушкину, Лермонтову, Гоголю -- он унаследовал от матери, начитанностью и образованностью выделявшейся в среде провинциального дворянства. В юношеские годы любимым поэтом Морозова стал Некрасов. "Иди на бой за честь отчизны, // За убежденья, за любовь. // ...Иди и гибни безупречно. // Умрешь не даром: // Дело прочно, // Когда под ним струится кровь". Эти некрасовские строки молодой Морозов читал как призыв, обращенный лично к нему. Увлекался он и произведениями Шиллера с их тираноборческими мотивами. В этот период становления личности, порывов ее к добру и справедливости, он встретил людей, вступивших в борьбу с существующими порядками за всеобщее благо. Восхищенный новыми товарищами, влюбленный в хозяйку конспиративной квартиры Олимпиаду Алексееву, Николай Морозов решил идти с ними одним путем. Решение это далось не без определенного насилия над собой. Если одна часть его души уже неудержимо устремилась навстречу новой жизни, с ее бурями и невзгодами, то другой мучительно трудно оказалось оторваться от занятий любимыми науками. Естествознанием, геологией, минералогией, ботаникой гимназист Морозов увлекался самозабвенно. К 5-му классу он уже не только познакомился с работами Чернышевского, Добролюбова, Писарева, но и проштудировал Ч. Дарвина, М. Фарадея, К. Фохта, Э. Геккеля. В 1871/72 гг. стал вольнослуша- 405 телем Московского университета. Его находки в каменоломнях Подмосковья поступили в Музей минералогии и зоологии Московского университета, профессора которого не сомневались в научном будущем даровитого гимназиста. Но именно потому, что занятия наукой представлялись ему самым счастливым вариантом человеческой судьбы, Морозов сомневался в своем праве заниматься ею, когда его товарищи отдают силы борьбе за освобождение народа. Вступление в революционное движение не кончившего курс гимназиста для того времени не было чем-то экстраординарным, являя собой особую примету русской пореформенной жизни. Ее отобразил Ф. М. Достоевский, выведя в последнем романе гимназиста-социалиста Колю Красоткина, негодующего на несправедливость окружающего мира, мечтающего переделать человечество "по новому штату". Коля Морозов, предаваясь мечтам о всеобщем равенстве и счастье, столь же неясно представлял, как именно с этой целью должно быть устроено общество. Но, разделяя убеждения своих новых товарищей, уже не сомневался, что путь к ней лежит только через революцию. Могучая волна движения разночинской молодежи подхватила Морозова и унесла в деревню. Участие в "хождении в народ" еще больше революционизировало его. Как и товарищи по кружку "чайковцев", он стал свидетелем того, что на любые попытки сближения с народом власть отвечала репрессиями. Арестам подверглись не только пропагандисты, но и те, кто шел в деревню ближе узнать крестьянство, помочь ему, работая рядом сельским писарем, врачом, учителем, агрономом. Позднее в стихах он отобразил, "как в смятеньи подняли тревогу // Слуги мрака, оков и цепей // И покровом терновых ветвей // Застилали дорогу к народу". Дальнейшему развитию Морозова как революционера содействовало пребывание в Швейцарии: в 1874 г. он был направлен "чайковцами" в редакцию газеты "Работник", издававшуюся в бакунистском духе. Здесь, в среде революционеров-эмигрантов, Николай Александрович знакомится с приверженцами самых разных направлений в народничестве. Столь различные по пониманию пути предстоящих преобразований, их средств и сил, бакунисты, лавристы, якобинцы (сторонники Ткачева) одинаково не мыслили перехода к новому социальному строю иначе, чем 406 с помощью революционного насилия, совершаемого народом или интеллигентским меньшинством, -- путем заговора. На молодого Морозова сильное впечатление произвел Петр Никитич Ткачев: незаурядностью своих взглядов, их новизной и резкой несхожестью со многими общенародническими представлениями. Ткачев в ту пору продолжал развивать свои идеи об относительности нравственности, высказанные еще в его публицистике 60-х гг. Считавший себя последователем К. Маркса, Ткачев доказывал жадно внимавшему Морозову, что "не нравственные доктрины, не критическая мысль делают историю". Душу ее, "нерв общественной жизни", составляют "экономические интересы" 1 . В Женеве Николай Александрович вступает в местную секцию Интернационала -- бакунистской ориентации. С воодушевлением распевает вместе со всеми на ее заседаниях "Карманьолу": "Хотим свободы всех людей! // Довольно нищеты, насилий и вражды! // Хотим мы равенства людей! // В канаву всех попов, в конюшню всех богов!" И, как другие революционеры-интернационалисты, не замечает непоследовательности и противоречивости революционного гимна. Его мысль не останавливается на том, что протест против насилия сопровождается призывом к насилию же. Его чувство справедливости не задето тем, что лозунг равенства и свободы "всех людей" относится вовсе не ко всем: в новом обществе некоторым уготовано место в канаве. По возвращении в Россию в марте 1875 г., еще на границе Морозов был арестован. Три года, проведенные в тюрьме, как и процесс 193-х участников "хождения в народ", по которому он судился, продолжили его революционное развитие. И хотя в заключении Николай Александрович увлеченно занимается самообразованием, совершенствуясь в иностранных языках, сочиняет стихи, читает серьезную научную литературу, главный итог этих трех тюремных лет -- постижение "науки ненависти". "Долгий поединок между правительством и революционной партией", как определял процесс 193-х Г. В. Плеханов, кончился не в пользу правительства. Революционным и социалистическим идеям власть, как всегда, смогла противопоставить лишь насилие. Загубленные жизни, сломанные судьбы товарищей, их стра- 1 Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в 5-ти томах. М, 1933. Т. 3. С. 217. Статья впервые опубликована в журнале "Дело". 1875. N 9, 12. 407 дания в заточении переполняли Морозова ненавистью к самодержавию. Он уже в тюрьме ощутил новые -- боевые -- настроения в среде своих единомышленников, жаждавших отомстить за товарищей, схватиться с властью не на жизнь, а на смерть за "человеческие права". Сам Морозов эти стремления вполне разделял и по выходе на волю -- в феврале 1878 г. -- оказался в числе сторонников нового курса борьбы -- тех, кто все более осознавал необходимость завоевания гражданских прав. В стране закипало всеобщее недовольство. Резкое ухудшение жизни трудовых низов, связанное с русско-турецкой войной 1877-1878 гг., вызвало стачки в Петербурге. В крестьянстве широко распространялись слухи о переделе земли, о прирезке к наделу. До Морозова и его соратников, снова отправившихся в народ -- в Саратовскую губернию, доносилось эхо первых террористических актов -- покушений на местных властей и шпионов в Киеве, Харькове, Одессе, где начал действовать южный Исполнительный комитет. Печать, скреплявшая выпущенные им прокламации, изображала скрещенные пистолет, кинжал и топор. Огромное впечатление на революционную среду и на общество произвело оправдание судом присяжных В. И. Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова: оно по-своему убеждало в эффективности начатого террора. Морозов, всей душой рвавшийся в гущу городских событий, недолго усидел в деревне. В августе 1878 г. он появился в Петербурге и сразу же был принят в организацию "Земля и воля", ставившую целью подготовку народной революции. Террор признавался одним из способов дезорганизации существующего строя. Морозов (вместе с С. М. Кравчинским и Д. А. Клеменцем) входит в редакцию газеты "Земля и воля". Убежденный, что с властью стоит говорить только с позиций силы, а существующее общественное устройство можно преобразовать лишь насильственным путем, Николай Александрович пытается пропагандировать в "Земле и воле" террор как главную форму революционного действия, но встречает сопротивление многих влиятельных землевольцев. Оно усиливается с приходом в редакцию Г. В. Плеханова. "Террористическому энтузиазму" Морозова и его множившимся сторонникам Плеханов противопоставлял бакунистские идеи крестьянской революции, отвергающей политические задачи как самостоятельные. Спор внутри революционной организации, при всей его остроте и принципиальности, шел не 408 только о стратегии борьбы, но и о наиболее целесообразных формах насилия по отношению к существующей власти. В обстановке нараставшего революционного кризиса аполитичная, полуанархистская программа уже не могла иметь успеха. Поскольку разногласия Плеханова и Морозова затрудняли выпуск газеты, к ней было создано хроникальное прибавление -- "Листок "Земли и воли"", редактором которого сделали Морозова. Здесь он был более самостоятелен, хотя в определенном смысле и довольно ограничен целевой установкой "Листка" как хроники текущих событий движения. Если "Земля и воля" писала о террористических покушениях с одобрением и удовлетворением, не делая при этом обобщающих выводов о роли и месте террора в развернувшейся борьбе, то "Листок" стал поистине апологией террора. Морозов пропагандировал взгляд на террор не только как на орудие мести и самозащиты: в "Листке" утверждалась способность террора дезорганизовать власть и возможность агитационного воздействия этой формы борьбы на народ. Пафос "Листка" -- в нравственном оправдании террора. По убеждению Морозова, выполняя функции мести и самозащиты, террор уже позволяет революционерам подняться на ту "нравственную высоту, которая необходима деятелю свободы для того, чтобы увлечь массы" 2 . Подводя итог возможностям этой формы революционного насилия, Морозов выдвигает свой программный тезис, утверждая террор как "одно из главных средств борьбы с деспотизмом": "Политическое убийство -- это осуществление революции в настоящем" 3 . "Листок "Земли и воли"" прославляет первых террористов как истинных героев своего времени, подлинных борцов с самодержавным произволом. Имея в виду отнюдь не однозначное отношение к террористам в обществе, Морозов замечал: "Когда страсти улягутся, когда дела предстанут в настоящем свете, перед этими людьми будут преклоняться, их будут считать за святых" 4 . В "Листке" в полной мере отразилась та черта молодого поколения пореформенной России, которую подметил Ф. М. Достоевский: "жажда скорого подвига". Не терпеливая работа на "родной ниве", к которой призывал писатель, а готовность к самопожертвованию во имя угнетенного народа привлекала пере- 2 Революционная журналистика семидесятых годов. Ростов н/Дону, б. г. С. 282-283. 3 Там же. С. 283. 4 Там же. С. 283-284. 409 довую молодежь. "Трудно жить и бороться за волю, // Но легко за нее умирать", -- писал Морозов в тюрьме. "Выступление с оружием в руках, нападения там и сям, повсюду, насильственное освобождение товарищей, попавших в руки правительства, как нельзя более соответствовали его (Морозова. -- В. Т.) пылкой натуре и давнишним мечтам о "геройских подвигах", -- вспоминала о товарище по борьбе В. Н. Фигнер. Сам проповедник партизанской войны с правительством, подорвавший в тюрьме здоровье, производил странное впечатление даже в революционной среде, ко всему привычной: худой и бледный, но весь обвешанный оружием, он напоминал "молодое деревце, возросшее вдали от свежего воздуха" 5 . "Воробушек", "Воробей" -- подпольные клички Морозова. Влюбчивый, привязчивый, верный в дружбе, он был ценим товарищами за доброту и отзывчивость. Смог ли бы он поднять руку на человека, осуществляя свои программные установки? В. И. Засулич признавалась на суде, что ей это было сделать не легко. Трудно было и ближайшему другу Морозова С. М. Кравчинскому: несколько раз, при самых благоприятных условиях для покушения на шефа жандармов Н. В. Мезенцева, он не смог приступить к осуществлению запланированного землевольцами "политического убийства". Наконец, 2 августа 1878 г. заставил себя совершить эту порученную ему организацией акцию, преодолевая сильное внутреннее сопротивление. В упомянутых тюремных стихах Морозова, где он признается, что ему легче умереть за волю, чем бороться за нее, внутренний мир этого революционера предстает иначе, чем в его публицистике. Поэзия Морозова показывает, что и ему были не чужды вопросы, вставшие перед многими из тех, кто не принимал существующего порядка. В романе Достоевского "Братья Карамазовы", печатавшемся на рубеже 1870-1880-х гг., их ставит Алеша перед Иваном -- "деловым социалистом", по определению автора: "Неужели имеет право всякий человек решать, смотря на остальных людей, кто из них достоин жить и кто более достоин?" 6 В "Листке "Земли и воли"" революционер Морозов зовет к террору "без страха и сомненья", не только утверждая его неиз- 5 Фигнер В. Н. "Земля и воля" // Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1185 (В. Н. Фигнер). Оп. 1. Д. 147; Любатович О. С. Далекое и недавнее // Былое. 1906. N 5. С. 219-220. 6 Достоевский Ф. М. Полн. собр соч.: в 30-ти томах. Т. 14. Л., 1976. С. 131. 410 бежность и необходимость, но и нравственно оправдывая "политические убийства". Поэт Морозов не скрывает, как тревожит его эта, употребляя выражение Достоевского, "кровь по совести". И ему, оказывается, трудно поднять руку на человека: "Трудно жить, чтоб порой не дрожала, // На врага поднимаясь, рука, // Чтобы сил не съедала тоска... Чтобы в том, кто восстал за любовь, // Вплоть до двери холодного гроба // Не смолкала могучая злоба, // И кипела бы мщением кровь". Чувства ненависти и злобы, вражды и мести, трактуемые в подпольной печати народников как святые и правые, органично присущие борцу за благо народа, в их поэзии, со свойственными ей откровениями и озарениями, осознаются порой как раз противоестественными, губительными для человеческой личности. Товарищ Морозова по борьбе и по заключению Сергей Силыч Синегуб обвиняет угнетателей народа, бросивших его в тюрьму, в том, что они "убили в сердце чувство всепрощенья // И отравили злобою любовь!"... "Вы умертвили все, чем был я так богат... // Отдайте сердце мне мое назад! // Мне тяжело существовать для злобы!", -- признается поэт Синегуб. Усвоенные с детства нормы общечеловеческой нравственности мешали со спокойной душой вершить насилие, теоретически обоснованное как необходимое и неизбежное -- все естество человеческое противилось этому. "Только остались вы, детства влияния, // В душу запали на дно", -- осознавал в тюрьме Морозов то, что мешало ему в его революционной деятельности. "Однажды Вы мне сказали, -- писал он матери из заключения, -- что всякий раз, когда я хочу сделать что-нибудь, касающееся другого человека, я сначала представил бы себе, что это самое сделали со мной, и если я сочту такой поступок дурным по отношению к себе, то он не хорош и с моей стороны" 7 . Простые нравственные уроки Анны Васильевны -- русской крестьянки из крепостных, -- как видим, не были забыты: они не применялись в гуще борьбы к врагам, но оставались в подсознании, "на дне души". Сомнения, порождаемые противоречием между революционным долгом и врожденной нравственностью, по-своему отразила лишь поэзия Морозова: они не запечатлелись ни в публицистике, ни в программных документах. В стихах этого последовательного приверженца террора порой слышится странная неуве- 7 Морозов Н. А. Письма из Шлиссельбургской крепости. СПб., 1910. С. 71. 411 ренность в правомерности избранного пути. Здесь звучит голос человека, ломающего себя во имя идей, которые признаны им единственно верными, подавляющего свое естество, пытаясь изжить в себе изначальное неприятие насилия. "Я топор наточу, // Я себя приучу управляться с тяжелым оружьем, // В сердце жалость убью, чтобы руку свою // Сделать страшной бесчувственным судьям" 8 , -- как бы заклинает себя адепт террора, готовясь к кровопролитию, которое считает неизбежным. И он с решимостью подавляет в себе все колебания, гонит прочь сомнения, становясь в ряды тех, кто выражал готовность бороться с властью самым жестоким способом, самым современным оружием. Морозов ратовал за политический террор не только в "Листке", который редактировал, но и повсеместно среди товарищей. В центре споров землевольцев оказался однако вопрос не о терроре, а о политической борьбе. Программа "Земли и воли", как уже говорилось, предусматривала террор как средство дезорганизации власти. Но она не ставила задачу завоевания политических свобод, как самостоятельную. Те, кто такую задачу поставил, стали рассматривать террор как средство политической борьбы. Морозов, естественно, оказался в рядах ее пионеров. Он был среди ее первых немногочисленных сторонников на Липецком их съезде в июне 1879 г. Активно, но безуспешно агитировал вместе со своими единомышленниками на Воронежском съезде землевольцев за внесение в программу политических целей. Здесь их главным противником был Г. В. Плеханов. Эти разногласия раскололи "Землю и волю". В августе 1879 г. после раздела организации Николай Александрович становится одним из учредителей "Народной воли" и членом ее центрального, руководящего органа -- Исполнительного комитета.* * *
Вместе с Л. А. Тихомировым Морозов был назначен редактором газеты "Народная воля" -- органа пропагандистского и теоретического одновременно. Газета сосредоточилась на популяри- 8 Эти стихи, перепечатывавшиеся во всех сборниках революционно-народнической поэзии, приписывались "неизвестному автору", но принадлежат Н. А. Морозову (Твардовская В. А. Неизвестное о стихотворении "После казни 4 ноября" // Русская литература. 1984. N 2. С. 166-169). 412 зации "во всех слоях населения идеи демократического политического переворота" 9 . Достижение социалистических целей ставилось в прямую зависимость от завоевания гражданских свобод. Путь государственного переворота виделся наиболее надежным, хотя и вероятность народной революции не отрицалась. Допускалась и самоликвидация самодержавия под воздействием борьбы, одним из средств которой выдвигался террор. Мирный, ненасильственный путь преобразований, казалось бы, также не исключался. "Народная воля" выдвигала ультиматум: созыв Учредительного собрания в стране на основе всеобщего избирательного права, и тогда она прекращает борьбу, занимаясь только пропагандой и агитацией. В воздействие этого ультиматума на власть, в ее способность к уступкам народовольцы не верили. И, надо сказать, власть делала все, чтобы убедить их в возможности только насильственного способа преобразований. Лозунг Учредительного собрания в той или иной мере находил сочувствие у представителей самых разных политических течений, своеобразно перекликаясь с требованиями законосовещательных органов при самодержце разной степени правомочности, вплоть до чисто ритуального Земского собора. Задача привлечения общества к управлению назрела, власть же не хотела ее признавать, враждебно относясь к любым проектам общественного представительства, как к угрозе существованию самодержавия. Не только с революционерами-социалистами, но и с политическими течениями, не ставившими целью ликвидацию самодержавной монархии, ее верховная власть не пожелала вступить в диалог, пойти на какой-либо компромисс. Уверенные, что только силой можно вырвать у самодержавия гражданские права, уже существовавшие в европейских государствах, народовольцы развернули борьбу. Она намечалась в их программе как многоплановая, ведущаяся по разным направлениям. Здесь предусматривалась пропаганда во всех слоях населения, организация местных групп и кружков -- среди рабочих, студенчества, военных, постановка вольной печати в стране, а не за рубежом. Террору в программе ИК "Народной воли" решающей роли не отводилось. Морозов же продолжал видеть в терроре основное орудие революционеров, полагая его вполне достаточным для борьбы за политическую свободу. В переворот путем захвата революционерами власти 9 Литература партии "Народная воля". М., 1930. С. 50-51. 413 он не верил. Да и цель его -- созыв Учредительного собрания, где народ выразил бы свою волю относительно будущего устройства страны, считал ошибочной. Народ, по его убеждению, в силу своей темноты и забитости не смог бы высказать собственное решение судеб страны. Морозов усматривал лишь одну возможность подготовить народ к социальной революции -- путем просвещения и свободной пропаганды, право на которую и должен завоевать революционный террор. Николай Александрович доказывал, что террор должен иметь в виду лишь данную, строго ограниченную цель 10 . Насилие в форме террора должно было, по мысли Морозова, обеспечить осуществление "фактической свободы мысли, слова и действительную безопасность личности от насилия -- эти необходимые условия для широкой пропаганды социалистических идей". Речь идет, таким образом, о свободах фактических, установленных не законодательным, а явочным порядком. Террор предстает у Морозова своеобразным регулятором политического режима в стране: усиливается при ужесточении правительственного курса и ослабевает с допущением некоторых уступок. Насилие "по способу Вильгельма Телля" -- героя одноименной драмы столь любимого им Ф. Шиллера, выступает у Морозова самым совершенным способом политических преобразований. "Теллизм", по его словам, сулит победу без излишнего кровопролития -- это самая экономичная и целесообразная и "самая справедливая из всех форм революций. Неуловимость террористов, неотвратимость их покушений на власть имущих создают якобы особое могущество этого вида насилия, призванного потрясать основы, устрашать, привести власть к капитуляции" 11 . "Теллизм" явился серьезным отклонением от программы ИК "Народной воли". Морозову, редактору ее органа, не только не позволили развивать свои взгляды в партийной печати, но и не допускали пропагандировать их среди молодежи. Морозов был отправлен в бессрочный отпуск за границу. Думается, все же определить его как идейного "еретика" в народовольчестве было бы не точно 12 . В "теллизме" Морозова не было ереси, т. е. идей, 10 Письмо Н. А. Морозова П. Н. Ткачеву 8 мая 1880 г. Черновик // ГАРФ. Ф. 1762 (П. Л. Лавров). Оп. 4. Д. 604. Л. 64; письмо его же неизвестному лицу 9 мая 1880 г Черновик // Там же. Л. 57; письмо его же П. Л. Лаврову 28 мая 1880 г. // Там же. Д. 317. Л. 3. 11 Морозов Н. А. Террористическая борьба. Лондон [Женева], 1880. С. 9-10. 12 Кан С. Г. Идейные "еретики" "Народной воли" // Индивидуальный политический террор в России XIX -- начала XX в. М, 1996. С. 24 и след. 414 вступающих в противоречие с господствующим вероучением народовольцев. "Теллизм" программе ИК "Народной воли" не противоречил -- он лишь доводил до крайности один из ее основных пунктов. Морозов гиперболизировал значение средства борьбы, признанного партией, возвел его в "превосходную степень", но не он его выдвинул. Терроризм вполне сочетался с заговорщичеством, которого не принимал Морозов -- противник захвата власти. И не случайно народовольцы, удалив Морозова из ИК, открыто и гласно -- в своей газете не выступали против его крайнего терроризма. Правда, на процессе первомартовцев А. И. Желябов заявлял, что к позиции Морозова (выраженной в его брошюре "Террористическая борьба") "Народная воля" относится отрицательно 13 , но других официальных заявлений по поводу морозовского "теллизма" народольцы так и не сделали. Между тем они довольно последовательно выступали против инакомыслия в своей среде. В газете "Народная воля", к примеру, весьма наступательно обосновывалась губительность для революционеров приверженности к аполитизму. А к увлечениям крайними формами революционного насилия здесь относились вполне снисходительно. С Морозовым, удаленным в Швейцарию, поддерживались деловые отношения, а вскоре, после многочисленных арестов, последовавших после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., когда сил в организации стало не хватать, его позвали назад. Взрыв случился сразу же по отъезде Морозова. Газеты сообщали о его жертвах: царь уцелел, а более 50-ти солдат Финляндского полка, дворцовой охраны, было убито и ранено. В брошюре "Террористическая борьба", изданной за границей, но написанной еще в России, Морозов доказывал и такое преимущество террора, как возможность с помощью данной формы борьбы обойтись минимумом кровопролития. Террор, по его словам, поражал именно тех, на кого был направлен, -- представителей власти. Брошюра печаталась уже после покушения на царя в Зимнем дворце, но Николай Александрович ничего в тексте не исправил. Подготовляя покушение в самом царском дворце, революционеры не могли не знать заранее, что первыми жертвами этой акции будут именно солдаты и офицеры охраны. Помещение караула находилось над подвалом, откуда Степан Халтурин, поступивший во дворец краснодеревщиком, готовил взрыв. Царс- 13 Революционное народничество 70-х годов XIX века. М., 1965. Т. II. С. 254. 415 кая столовая, помещавшаяся этажом выше, была менее уязвима для взрыва. Программа ИК обещала неприкосновенность всем, кто сохранит нейтралитет в борьбе партии с правительством. Солдаты Финляндского полка, по-видимому, относились к "сознательно и деятельно помогающим правительству", т. е. к врагам "Народной воли": они присягали на верность царю и отечеству. В брошюре Морозова "Террористическая борьба" в "один кулак" собраны все доводы в пользу террора. Если автор еще не успел в полной мере осознать народовольческий террористический опыт, то опыт землевольческий уже многое мог бы опровергнуть в его апологии террора. Террор действительно устрашал власть, подрывал ее престиж, заставил ее колебаться. Но он по-своему устрашал и общество, как устрашает всякое насилие -- жестокое и беспощадное. Даже те выходцы из разночинской интеллигенции, которые, исходя из опыта Европы, признавали революции неизбежными спутниками развития общества, устрашились этого кровопролития без революции. Оно отнюдь не было малым, как обещал Морозов. Каждое покушение было сопряжено с риском для жизни множества людей, в том числе и "нейтральных", в революционной борьбе не участвовавших тех, кому народовольцы обещали неприкосновенность. А некоторые акции террористов, как 5 февраля 1880 г. или 1 марта 1881 г., сопровождались и жертвами не причастных к борьбе людей. Каждое террористическое покушение имело последствиями массовые аресты, и здесь тоже было немало случайных жертв. Порождалась и разрасталась цепная реакция насилия. Член ИК "Народной воли" В. Н. Фигнер, осмысливая после шлиссельбургского заключения борьбу, в которой участвовала, вполне определенно высказалась о ее воздействии на общество. "Как всякая борьба стоящая не на почве идей, а на почве силы, она сопровождалась насилием. А насилие, совершается ли оно над мыслью, над действием или над человеческой жизнью, никогда не способствует смягчению нравов. Оно вызывает ожесточение, развивает зверские инстинкты, возбуждает дурные порывы и побуждает к вероломству. Гуманность и великодушие несовместимы с ним. И в этом смысле правительство и партия конкурировали в развращении окружающей среды" 14 . 14 Фигнер В. Н. Запечатленный труд. // Фигнер В. Н. Полн. собр. соч. в 7-ми томах. М, 1932. Т. 1. С. 251-252. 416 По наблюдению В. Н. Фигнер, "общество, не видя исхода из существующего положения частью сочувствовало насилиям партии, частью смотрело на них, как на неизбежное зло, но и в этом случае аплодировало отваге или искусству борца". Это, пожалуй, верно лишь для начальной стадии террористической борьбы. В определенном смысле террор подрывал доверие к партии, написавшей на своем знамени лозунги равенства, братства, свободы личности и всеобщего блага и пытавшейся утвердить их в жизни кровопролитием. В этом смысле опыт народовольческого террора еще раз доказывает, что цель не безразлична к средствам, которыми ее стремятся достигнуть. В отличие от С. Г. Нечаева, революционеры 1870-1880-х гг. принцип "цель оправдывает средства" принимали с оговоркой, которая, казалось бы, сводила его на нет. Руководствоваться данным принципом допускалось возможным, "исключая тех случаев, когда употребленные средства могут подрывать авторитет организации" 15 . Но, применяя террор, народовольцы не хотели замечать, что наносят тем самым непоправимый нравственный ущерб своей партии, мешают ее стремлению объединить всех недовольных режимом в общем натиске на самодержавие. Л. Н. Толстого террор народовольцев по-своему заставил задуматься о роли насилия: он бросает работу над широко задуманным романом о декабристах. Знавшего о замысле этого романа, А. А. Фета после покушения на царя А. К. Соловьева 2 апреля 1879 г. особенно встревожила судьба этого произведения: "Я ужасаюсь мысли, что теперешние цареубийцы могут подумать, что Вы одобряете и напутствуете благословением их... покушение силой и насилием проникнуть в народ...". Отвечая, что оставил своих "Декабристов", Толстой объяснял, что если бы и писал этот роман, то дух его "был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества" 16 . "Теллизм" не оправдывал себя в борьбе за политические свободы и социалистический идеал. Но террористические иллюзии оказались весьма жизнестойкими, не поддаваясь проверке опытом, существуя как бы автономно от него. Во всяком случае, Морозов уезжал в Швейцарию полным веры в террор и надежды убедить соратников по борьбе в преимуществах этой формы революционного насилия. 15 Архив "Земли и воли" и "Народной воли". М., 1932. С. 65. 16 Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями. М., 1962. С. 399. 417 Однако его планы издания "террористического органа", пропагандирующего "теллизм", а также сборника выступлений в защиту террора не встретили в эмиграции поддержки. Морозов столкнулся здесь с более решительной критикой такой тактики борьбы, чем в народовольческой среде на родине. Серьезные аргументы против политических убийств выдвигал П. Л. Лавров. По его словам, "терроризм должен постоянно поражать воображение публики, идя ко все более эффектным проявлениям, но тут очень скоро дойдешь до стенки, т. е. до невозможности идти долее за неимением средства, или до столь возмутительных поступков, что всеобщее отвращение отнимет всякую силу у террористов". Лавров обращал внимание на опасность террора для самого революционного движения: он "выдвигает на первые места людей с энергией, но весьма часто людей, очень слабо понимающих идеи, из-за которых идет терроризм, и эти люди, в минуту победы поставленные естественными руководителями, будут страшно вредны движению". Все это заставляло Лаврова признать "террористическую программу крайне вредною для социалистов и удачи на этом пути совершенно случайными, нисколько не обеспечивающими от опасности больших неудач и большего вреда в близком и более отдаленном будущем" 17 . Не одобрил взглядов Морозова на текущие задачи революционеров и П. А. Кропоткин, с которым Морозов тесно соприкасался в Кларане. Твердую антитеррористическую позицию занял Г. В. Плеханов. Однако все эти революционеры -- с их богатым опытом и авторитетом в движении -- были по-своему непоследовательны. Отвергая террор, поддерживали "Народную волю", его применявшую. Поддерживали как единственную серьезную революционную силу, вступившую в единоборство с самодержавием. Поддерживали, не желая замечать, что многое в их справедливой критике террора как формы борьбы может быть отнесено к революционной деятельности в целом. Между тем обессиленная арестами февраля-марта 1880 г. "Народная воля" призвала Морозова вернуться в ее поредевшие ряды. По-видимому, разногласия с ним уже не казались столь серьезными. Террор, вопреки его программному обоснованию, все более выдвигался на первый план. С успешным покушением 17 Письмо П. Л.Лаврова Н. А. Морозову 29-30 мая 1880 г. // ГАРФ. Ф. 1762. Оп. 3. Д. 79. Л. 5-6. 418 на царя связывались надежды, молчаливо предполагавшие ненужность иных форм деятельности. Диктатура графа М. Т. Лорис-Меликова, установившаяся после взрыва в Зимнем дворце, поселила в обществе определенные надежды на возможность преобразований "сверху". Как и предсказывал Лавров в своем споре с Морозовым, террор при "послаблениях" власти в глазах общества теряет всякое оправдание и никаким сочувствием уже не может пользоваться. Революционеры сразу же ощутили эти новые общественные настроения, сказавшиеся и в том, что резко уменьшилась помощь их организации от всех "недовольных". Оскудела касса "Народной воли", которая до поры пополнялась довольно успешно за счет общественных пожертвований из самых разных слоев населения. Но уже первые, даже весьма неясные обещания Лорис-Меликова учесть общественные интересы, его призыв к обществу поддержать власть в ее стремлении стабилизировать жизнь страны, встретили повсеместное сочувствие. В самых разных кругах населения предпочитали мирный исход событий -- без динамитных взрывов, выстрелов и виселиц. Решивший вернуться в Россию, чтобы продолжать борьбу, Морозов, как и другие народовольцы, в преобразования "сверху" не верил, предпочитая их ожиданию революционные действия. Но он был арестован при переходе границы -- точно так же, как и при возвращении из своей первой эмиграции. Однако на этот раз серьезным вещественным доказательством его антиправительственной деятельности на следствии и суде стала его брошюра "Террористическая борьба". Учитывались и свидетельские показания о его участии в подготовке покушения на Александра II на Московско-Курской железной дороге. Судившийся по процессу "20-ти" народовольцев (в феврале 1882 г.), 28-летний Морозов был приговорен к бессрочным каторжным работам. По воле императора они были заменены пожизненным заключением. В марте 1882 г. Морозов и его сопроцессники были переведены из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости в ее Алексеевский равелин. С открытием новой, только что отстроенной "государевой тюрьмы" в Шлиссельбурге Николай Александрович был перемещен туда, чтобы остаться там пожизненно. Ему было 30 лет. "Часы жизни остановились", как сказала В. Н. Фигнер, отбывавшая заключение в той же Шлиссельбургской крепости. Пришло время оглянуться на события, участни- 419 ком которых он стал, осмыслить их, что в кипении борьбы не всегда получалось. Для шлиссельбургского узника это оказалось возможным.* * *
Размышления стали важной частью жизни в тюрьме, наряду с научными занятиями и чтением. Серьезная внутренняя работа привела к изменению не только политических взглядов, но и самого мировоззрения и мироощущения. В воспоминаниях Николай Александрович особо не останавливается на этих переменах. Однако сдвиги, происходившие в его сознании, можно уловить по письмам к родным: переписку разрешили в 1897 г. В них нет ничего о революционной деятельности; о ней можно было бы написать только в духе покаяния, так как письма проходили тюремную цензуру. Николай Александрович вспоминает в письмах из каземата о детстве в поместье Борок, рассказывает о своих научных трудах. Судя по всему, связи с наукой он не терял, даже став революционером. Дилемма "наука или революция" разрешилась, казалось бы, в пользу революции, но совсем отказаться от науки Морозов не смог, как не смогли и многие участники народнического движения, чьим призванием была именно она, а не революция, -- П. А. Кропоткин, Н. И. Кибальчич, А. И. Ульянов и др. Страсть к науке жила в Морозове, как бы подтверждая, что его предназначение не в революционной деятельности. Увлечение наукой не оставляло и в разгар борьбы, которой он намеревался посвятить себя целиком. В период "хождения в народ" он собирал растения, насекомых, минералы. В ходе подкопа под полотно Московско-Курской железной дороги с целью покушения на царя успевал заметить интересные окаменелости. В эмиграции, занятый организацией пропаганды террора, находил время слушать лекции в Женевском университете, встречаться с учеными -- географом Э. Реклю, астрономом К. Фламмарионом. К моменту ареста Морозов был в курсе основных открытий в области естествознания и точных наук и довольно свободно ориентировался в их проблематике. В первые годы в тюрьме он получал книги только богословского содержания, но для него, знакомого с астрономией, географией, естествознанием, религиозная литература давала огромный 420 материал для размышлений и рациональной разработки. Именно в заключении он начал труд, законченный уже на воле, -- "История человеческой культуры в естественно-научном освещении". Он был опубликован после Октябрьской революции под названием "Христос" (т. е. "посвященный в тайны наук" -- греч.), вызвал большие споры и получил разные оценки. Религиозная литература не изменила материалистических, атеистических взглядов Николая Александровича, но заставила задуматься о принципах общечеловеческой морали, совпадающих с заповедями Христа, как о социальных ориентирах, помогающих человечеству двигаться вперед. Постепенно он стал получать книги по физике, математике, естествознанию и кое-что из простейшей аппаратуры для опытов. Далеко не все современные научные издания, в том числе и периодические, были доступны узнику: Морозов в письмах к родным рассказывает о многочисленных трудностях, возникавших в его занятиях, когда он был вынужден порой опираться только на "запас материала, накопившегося в голове за прежние годы". И все же в этих экстраординарных для научной работы условиях он сумел сделать поразительно много. Одним из первых Морозов разработал теорию о сложном строении атома, объяснил явления изотопии и радиоактивности, обосновал теорию синтеза и взаимопревращаемости атомов. Предварив ряд открытий XX в., шлиссельбургский узник явился одним из основоположников современной атомистики 18 . Диапазон научных занятий Морозова в тюрьме широк: он работает в области естествознания, математики, химии, физики, минералогии, геологии, астрономии, политической экономии, истории и ряда других наук. Освобожденный из тюрьмы революцией 1905 г., Морозов вынес на волю 26 томов рукописей. Не все в них было равноценно, сказывалась тюремная изоляция ученого, но многое оказалось подлинным вкладом в науку 19 . В многолетнем погружении в науку Морозов все больше убеждался в ее возможностях, все отчетливее видел в ней главную опору человечества на пути к прогрессу. Все более склонял- 18 Курчатов И. В. О монографии Н. А. Морозова "Периодические системы строения вещества" // Архив Российской Академии наук (далее: Архив РАН). Ф. 543 (Н. А. Морозова). Оп. 3. Д. 355; Вольфкович С . И. Краткий очерк научной, революционной и общественной деятельности Н. А. Морозова // Николай Александрович Морозов. 1854-1946. М., 1981. С.16. 19 Вольфкович С . И. Указ. соч. С. 16. 421 ся к мысли: все, чего хотели достичь революционеры-социалисты путем насилия и переворота, вернее, прочнее, безболезненнее можно достичь с помощью науки, распространения знаний, совершенствования образования. Уже из писем Морозова из заключения видно, что он все более утверждался в признании науки как решающего условия цивилизации и прогресса. Вера в беспредельные возможности науки, связанного с ней технического и промышленного прогресса для развития человечества, становится безграничной, вытесняя помыслы о любом ускорении этого развития насильственным путем -- с помощью переворотов и революций. Характерна поэма Морозова "Шлиссельбургский узник", написанная в заключении. Герой ее размышляет о том, что же, наконец, способно освободить народы, проводящие жизнь "в страданьях и тьме". Перед Узником проходят картины прошлой истории, когда "несся над рабской землей Бог Мрака, Вражды и Гоненья", и "покорной толпой, // Повсюду склонялися люди // Над мокрой от крови погибших землей // Пред силой ревущих орудий". Эти картины кровавых насилий сопровождают Узника, как бы листающего страницы всемирной истории. И все же и в века рабства, и в эпоху "гнета золотого тельца" не угасала человеческая мысль, способствуя тому, чтобы "над миром страданья и муки" заблистала новая звезда -- "Великий Светильник Науки". В руках человека появился рычаг, способный преобразовать мир. С торжеством науки наступает новая эра для народов: "И люди услышали давний призыв, // И кончились прежние муки. // Был мощен искусства свободный порыв // При светоче ярком науки". Выраженная в поэме концепция прогресса, осуществляющегося путем науки, с помощью науки и вызванной ею технической революции, весьма симптоматична для бывшего террориста. Он стал верить в науку, как самую могучую преобразующую лик земли силу. Погруженный в научные открытия, Морозов рисует картины близкого будущего: "Взлетели в лазурную высь корабли, // Купаясь в воздушном просторе, // В сады превратились пустыни земли, // И в друга -- бурливое море". Вместе с этим он видит в будущем повсюду свободу, утвержденную властью науки, ту свободу, о которой мечтало его поколение, стремясь вырвать ее путем революционного насилия. 422 Черты нового мироощущения проявляются и в поведении Морозова-заключенного. Тюрьма научила терпимости, приучила к компромиссу как необходимому условию выживания. Николай Александрович не конфликтовал со своими тюремщиками: сумел наладить с ними лояльные отношения, не заискивая, не унижаясь. Он не без успеха проявил себя миротворцем в конфликтах среди заключенных, а также между заключенными и тюремным начальством. Характерен и эпизод из жизни узника, в котором также обнаруживается его новая жизненная позиция. Речь идет о посещении Шлиссельбургской крепости княжной Марией Михайловной Дондуковой-Корсаковой. Будучи глубоко религиозной, она посвятила свою жизнь всем страждущим, стремясь хоть в чем-то облегчить их участь. У княжны было все -- знатность, богатство, красота в молодости, но она выбрала именно эту долю -- быть нужной тем, кто особо нуждался в человеческом тепле, сострадании и помощи. Переправляясь в любую погоду в лодке через Неву к крепости, 77-летняя Мария Михайловна в течение нескольких месяцев в 1904 г. посещала заключенных. Расспрашивала о их нуждах, пыталась как-то облегчить их тюремное бытие, душевно ободрить. Она с огромным трудом добилась разрешения на эти посещения, но после убийства министра внутренних дел В. К. Плеве эсером Е. С. Сазоновым они были запрещены. Народовольцы встретили Дондукову-Корсакову по-разному. Как объясняла В. Н. Фигнер, при ее появлении в Шлиссельбурге "сталкивались два непримиримых миросозерцания". Княжна, по словам народоволки, -- "глашатай мира, враг насилия, отступающая в ужасе перед кровопролитием, будет ли это на уличной баррикаде или в единоличной схватке террориста с врагом, будет ли это, наконец, на эшафоте. И мы -- бунтари-революционеры, не останавливающиеся перед поднятием меча, -- мы, находившие моральное оправдание себе в том, что бросаем палачу и свою голову..." 20 . Вера Николаевна не сомневалась, что М. М. Дондукова-Корсакова появилась в крепости с целью "уловления душ". Отдавая должное ее доброте, В. Н. Фигнер воспринимала княжну как "религиозную энтузиастку, жаждущую подвига прозелитизма", фанатку, верившую в возможность вер- 20 Фигнер В. Н. Запечатленный труд // Фигнер В. Н. Полн. собр. соч. М., 1932. Т. 2. С. 266-267. 423 нуть народовольцев в лоно православия. Вера Николаевна признавалась, что при ее визитах ощущала неловкость и держалась настороженно. Г. А. Лопатин вообще отказался от посещений княжны. Совсем иным было отношение к этой личности Морозова. Он ощущал при встречах с ней благодарность и доверие, взаимную симпатию. В ту пору он не имел никаких сведений об обширной и многотрудной общественной деятельности Дондуковой-Корсаковой. Уже выйдя на волю, он узнает о ее самоотверженной работе в больнице для сифилитиков, основанной ею в Псковской губернии, и многом другом. Николай Александрович заметил глубокую религиозность княжны, поразившей его при этом своей веротерпимостью. Мария Михайловна говорила ему, что "не считает себя вправе обращать в христианство иноверцев или неверующих, так как если они существуют, то, очевидно, настолько же нужны Богу, как и христиане". Шлиссельбургский узник писал родным о старушке-княжне как о "героине самоотвержения и воплощении бескорыстной любви к ближнему" 21 . В древние времена, по его словам, она была бы святой. Видно, что понятия бывшего народовольца о героизме, подвиге, служению обществу, идеале человека стали во многом иными, чем в пору его революционной деятельности. По-видимому, к моменту выхода на волю в 1905 г. внутренний мир революционера Морозова изменился не менее сильно, чем и его представления об окружающем мире. Проследить, как происходили эти изменения в мировоззрении народовольца, восстановить картину его обращения к "новой вере" сколько-нибудь последовательно не представляется возможным. Был ли поворот к новым идеям внезапным озарением, подобно случавшимся во время его научных занятий открытиям, или постепенно накапливающиеся сдвиги во взглядах на прошлое и будущее способствовали переходу от количества к иному качеству -- неясно. Сам Николай Александрович, как уже говорилось, не останавливается на переменах, с ним происходивших, ни в статьях, ни в воспоминаниях. О них можно лишь 21 Морозов Н . А. Письма из Шлиссельбургской крепости. С. 239-240, 253. Дондукова-Корсакова оставила столь глубокий след в памяти Морозова, что после ее кончины в 1909 г. он пишет о ней очерк, где еще более ярко, чем в письмах из тюрьмы, характеризует ее как пример благородного и самоотверженного служения обществу // Морозов Н . А. Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова // Ариян Н. П. Первый женский календарь на 1910 год. СПб., 1910. 424 догадываться по тому, что прямо или косвенно отразилось в его переписке и его стихах периода заключения. Но Морозов, вышедший из тюрьмы в октябре 1905 г., был иным человеком, чем тот, кто вошел, по его выражению, в "каменный гроб". Далеко не все современники, а затем исследователи поняли это. В советской литературе он предстает после Шлиссельбурга стойким революционером, оставшимся верным своим убеждениям. Меня, когда я в давнюю пору писала о нем, шлиссельбургский период его жизни интересовал прежде всего с точки зрения возможностей человеческой личности не только выжить в тяжелейших условиях, но и проявить способность к интенсивной умственной деятельности, обогатившей науку. Менее всего я пыталась тогда выяснить изменения в его взглядах, да и тема книги, посвященной участию Морозова в народническом движении 1870-1880-х гг., к тому не побуждала: Морозов в XX в. оставался вне моего поля зрения. Сейчас я открыла неизвестного ранее ни мне, ни нашей литературе нового Морозова -- мыслителя, убежденного в преимуществах эволюционного пути к прогрессу, доказывавшего не только "негражданственность", но и "экономическую невыгодность" всякого насилия. Обо всем этом -- по порядку. Оказавшись на воле после 28-летнего заключения, Морозов сравнительно быстро восстановил подорванное в тюрьме здоровье и, как бы стремясь наверстать потерянные годы, полностью отдался вихрю жизни, возникшему и все разраставшемуся вокруг него. Освобожденный узник, герой "Народной воли" был нарасхват: его приглашали читать публичные лекции, выступать с воспоминаниями на литературных вечерах, звали на свои собрания народники и либералы. К революционной деятельности Николай Александрович более не возвращался, не оказывал содействия ни одной из существовавших революционных групп и организаций. Между тем революционная борьба в стране находилась в разгаре, не прекращался и террор. Была переиздана брошюра Морозова "Террористическая борьба" [Женева, 1900] -- новых доводов в пользу "теллизма" явно не хватало. Созданная в 1902 г. партия социалистов-революционеров (эсеров), считавшая себя преем- 425 ницей "Народной воли", сделала политические убийства одним из основных средств борьбы. Эсеры получили поддержку ряда бывших народовольцев: в их боевую организацию вступили А. В. Якимова, П. С. Ивановская-Волошенко и другие бывшие соратники Морозова. Сам он от контактов с террористами устранился. Он сближается с "Партией Народной Свободы" (кадеты), а затем и вступает в нее, тем самым обозначив свою политическую позицию как либерала-констиционалиста. Однако и от кадетов, как увидим, его многое отличало. При всем этом Морозов был далек от того, чтобы отказаться от своего революционного прошлого, осудить его, посчитать заблуждением. Он просто полагал, что наступает другое время, требующее других форм развития общества, но все, что было, по его убеждению, было вполне закономерным и объяснимым. Более того, он считал, что в России революционная борьба еще не исчерпала себя как средство общественных преобразований. Позднее, в дни Февральской революции, он скажет, что она была неизбежна: "Романовы все сделали, чтобы она произошла" 22 . Мысль о незавершенности революционной борьбы в стране сквозит во многих воспоминаниях Морозова о его народовольческом прошлом. Он охотно рассказывает о нем в публичных выступлениях и в периодической печати. Николай Александрович вспоминает о своих товарищах, написав очерки о В. Фигнер, А. Франжоли, А. Арончике, Д. Клеменце. Он гордится ими, восхищается их бесстрашием, готовностью к самопожертвованию, аскетизмом в обыденной жизни. Его мемуары о деятельности в народнических кружках и в "Народной воле", о пребывании в эмиграции и в Шлиссельбурге вошли позднее в книгу "Повести моей жизни" 23 . Ему было суждено писать ее снова в заключении. За издание книги своих тюремных стихов он был осужден и год провел в Двинской крепости. Новое испытание, выпавшее на долю Морозова, еще более возбудило к нему общественные симпатии и, соответственно, еще сильнее подрывало авторитет власти. Среди читателей его воспоминаний, вступивших с ним в контакт, были Л. Н. Толстой и В. Г. Короленко, М. Горький и И. Е. Репин, В. Я. Брюсов и Е. В. Тарле, А. Н. Бах и Г. Н. Потанин. 22 Морозов Н. А. Революция и эволюция. Пг., 1917. С. 3. 23 Изданные впервые в 1928 г. (ГИЗ, М; Л.) "Повести моей жизни" неоднократно переиздавались. Последнее издание вышло в 1965 г. 426 Репин пишет четыре портрета Морозова, воспринимая бывшего народовольца как "ангела незлобия" 24 . Главная же тема Морозова -- будь то лекции или выступления в печати -- наука, ее тайны, ее могущество и растущая роль в новом веке. Едва выйдя из заключения, он занялся подготовкой к печати рукописей, вынесенных из тюрьмы. За работу "Периодические системы строения вещества: Теория образования химических элементов" (М., 1907) Морозову, по представлению Д. И. Менделеева, была присуждена honoris causa (без защиты диссертации) степень доктора наук. Работавший -- по приглашению П. Ф. Лесгафта в Высшей вольной школе, Николай Александрович вскоре был утвержден Министерством просвещения профессором аналитической химии. В русской науке это беспрецедентный случай подобного утверждения для не имеющего среднего образования и, следовательно, права преподавать в гимназии. С жадностью постигая, что сделано нового в тех областях, которые сам осваивал как естествоиспытатель, химик, физик, математик, одним из первых Морозов уловил тенденцию к сближению наук, угадал непредсказуемые перспективы изучения атома. Морозов много пишет о строении вещества, о "глубинах небес и глубинах земли", об успехах астрономии и физико-математических наук. Особое его увлечение -- воздухоплавание. В многочисленных статьях на эту тему он пишет о грандиозных перспективах, открывающихся в связи с покорением неба. Новый век, в который ученый вступил еще в Шлиссельбурге, представляется ему веком неограниченных возможностей в области науки и производства. После долговременной изоляции, отрыва от открытий новейшего времени, он был по-своему потрясен достижениями научной мысли на рубеже веков. Отныне весь ход мировой цивилизации, мыслился ученым-энциклопедистом под знаменем науки, под ее предводительством. Подобный взгляд на науку, как способную обновить общественную и культурную жизнь, преобразить человеческие отношения, был весьма характерен для многих либералов на рубеже веков и в начале XX в. Его исповедовал, в частности, проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский, редактор "Вестника Европы", с которым у Николая Александровича наметилось определенное сближение 25 . 24 Репин И. Е. Письма. М., 1952. С. 207, 366-367. 25 Овсянико-Куликовский Д. Н. Воспоминания. Пг., 1923. С. 116. 427 Морозов, по-видимому, верил, что наука способна сама по себе воздействовать на общество, обновляя его независимо от того, в каких социально-политических условиях она развивается, в чьих руках находится. В традициях русской демократической мысли было признание приоритета нравственного начала в общественной жизни. Так Михайловский призывал тех, кто верил во всемогущество науки, "проникнуться сознанием, что наука есть лишь один из факторов жизни, бесспорно, в высокой степени важный", но предостерегал от упований на то, что "просвещение само по себе, без всякой сторонней помощи, приведет все к наилучшему концу" 26 . Недооценка роли нравственности как самостоятельного фактора общественного развития ощущается в восприятии Морозовым некоторых событий современной истории. Так, в англобурской войне (1899-1902) симпатии шлиссельбургского узника оказались на стороне Британской империи, вытеснявшей из Южной Африки республики Трансвааль и Оранжевое Свободное государство, основанные голландцами. Николай Александрович посчитал, что в интересах цивилизации в Южной Африке должна господствовать новая "прогрессивная и предприимчивая" английская раса, а не "патриархальная и довольно-таки невежественная раса старинных голландских переселенцев" 27 . Здесь Морозов разошелся с большей частью русского общества, демонстрировавшей сочувствие бурам. В России многие тогда, выражая солидарность с ними, напевали: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, // Ты вся горишь в огне...". Характерной приметой научных и научно-популярных публикаций Морозова по выходе из тюрьмы стало частое использование термина "эволюция". Морозов пишет об "эволюции вещества в природе", "эволюции элементов на небесных светилах", "эволюции воздухоплавания", "эволюции светил с геофизической точки зрения". Тот же термин появляется и в его выступлениях по общественно-политическим проблемам современности для обозначения основных закономерностей новейшей цивилизации. Речь идет о статьях Морозова в либеральной газете "Русские ведомости" в годы первой мировой войны: в 1915 г. Морозов становится корреспондентом этой газеты. В качестве делегата Всероссийско- 26 Михайловский Н. К. Соч. СПб., 1897. Т. VIII. С. 239-242. 27 Морозов Н. А. Письма из Шлиссельбургской крепости. С. 90-91. 428 го земского союза помощи больным и раненым Николай Александрович летает на аэроплане на передовые позиции, рассказывает об увиденном и делится раздумьями о месте и роли войн в развитии человечества 28 . Морозов не раз оговаривается, что он пишет не столько о современной войне, сколько "об общих социологических вопросах с нею связанных", которые пытается решать "научно-беспристрастно". Чувствуется, что эти проблемы давно занимали его, а война лишь дала толчок к обобщениям, помогла сделать более определенными выводы из многолетних наблюдений. Николай Александрович не скрывает своего отвращения к войне -- кровавой бойне, которая есть, по его определению, "массовый психоз". Он показывает, как война приучает к неоправданной подчас жестокости, развивая звериные инстинкты. Война в восприятии Морозова -- ненормальное, противоестественное состояние для человека. Характерным примером такой противоестественности выступает его встреча с женщиной-авиатором, сбрасывающей бомбы. Он искренне признается в том страхе, который испытывал, попав под артиллерийский обстрел, как и в боязни оказаться в плену. Обращая внимание на то, как в новом веке совершенствуются орудия истребления, Морозов не питает иллюзий, что это само по себе сделает войну невозможной. Статьи Морозова в либеральных "Русских ведомостях" близки по своей тональности и терминологии "Несвоевременным мыслям" о войне М. Горького в социал-демократической газете "Новая жизнь". Горький пишет о "кровавом кошмаре" войны, озверении и безумстве воюющих сторон, пагубном влиянии войны на духовную жизнь общества. "Искусство возбуждает жажду крови, убийства, разрушения; наука, изнасилованная милитаризмом, покорно служит массовому уничтожению людей". "Эта война -- самоубийство Европы!", -- восклицает Горький, призывая к прекращению мировой бойни 29 . У Морозова в книге "На войне", по сути антимилитаристской, вывод иной -- продолжать войну с Германией до победного конца. Здесь он, расходясь с Горьким, более близок к Г. В. Плеханову. 28 Статьи Н. А. Морозова в "Русских ведомостях" составили книгу "На войне. Рассказы и размышления". Пг., 1916 (далее -- Морозов Н . А. На войне). 29 Горький М. Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре. М., 1990. С. 84-85. 429 Война расколола социал-демократию на "пораженцев" и "оборонцев". В. И. Ленин, обличая несправедливый, захватнический характер войны для обеих воюющих сторон, призывал превратить империалистическую войну в гражданскую. В противоположность Ленину, утверждавшему, что у пролетариата нет отечества, Плеханов, ссылаясь на К. Маркса, доказывал право каждого народа на защиту от нападения. Победа Германии, по убеждению Плеханова, отдалила бы революцию в Европе и в России 30 . Разойдясь с большинством социал-демократов (не только большевики, но и часть меньшевиков оказалась против него), Георгий Валентинович отношением к войне оказался во многом близок некоторым из своих давних идейных противников. Сходство с его позицией обозначилось у анархиста П. А. Кропоткина и "новоиспеченного" кадета Морозова, с которым у Плеханова в пору кризиса в "Земле и воле", а затем в эмиграции обнаруживалась полная несовместимость. Взгляды на эту войну, ворвавшуюся в судьбу каждого из бывших соратников, причудливым образом сближаются и расходятся, отражая сложное и противоречивое восприятие ее современниками. Кропоткин и Морозов, настроенные достаточно антимилитаристски, считали участие России в войне 1914 г. необходимым и неизбежным. Оба выступали против пораженческих настроений -- за победу над Германией, которой отводили главную, руководящую роль в вооружении Европы и в развязывании войны. Для Кропоткина, как и для Плеханова, победа Германии -- угроза европейской революции. Он -- как Плеханов и В. И. Ленин, связывает причины войны со стремлением буржуазии к новым рынкам, к новым территориальным захватам, с самим существованием капитализма 31 . Для Морозова растущий и крепнувший германский милитаризм -- главная угроза европейской цивилизации и европейским демократическим свободам. Он говорит о возможности германской агрессии прервать "великую эволюционную роль европейского капитала" и развитие европейских стран к социализму 32 . 30 См. подробнее: Тютюкин С . В. Г. В. Плеханов. Судьба русского марксиста. М., 1997. С. 301-323. 31 П. А. Кропоткин о войне. М., 1916. С. 3, 12, 27; Кропоткин П . А. Война и капитализм. Б.м. . С. 3; Он же. Конец войне -- начало вечного мира и всеобщего разоружения. Пг., . С. 21-24, 19. 32 Морозов Н . А. На войне. С. 33, 111-112; Он же. Милитаризм и социализм. // Морозов Н . А. Как прекратить вздорожание жизни. М., 1916. С. 116-117. 430 Основную причину войны Морозов, в отличие от В. И. Ленина и Г. В. Плеханова, отказывается видеть в стремлении буржуазии воюющих стран к новым рынкам, к переделу мира. Он доказывает, что капиталисты не могут быть заинтересованы в войне, поскольку сами страдают от нее: вызывая падение финансов, сужение рынков сбыта, война в первую очередь разоряет именно их. Причины возникновения войн Морозов усматривает в психофизической природе человечества, в основе которой -- социальный эгоизм. Преобладающий в природе человека, он и вызывает непрерывную борьбу за существование, конкуренцию и соперничество, которые приводят к войнам. Но, признавая всеобщий характер конкуренции и борьбы во всех общественных сферах, Морозов, по сути, приходит к тем же социально-экономическим и политическим причинам войн, которые отрицает. Как иначе могут выразиться конкуренция и борьба за существование капиталистов, достигнув своей кульминации, если не в войнах? Морозов же упорно подчеркивает, что психический фактор -- "в основе всех форм социальной жизни", что не экономический строй определяет психику, а, напротив, психика масс лежит в основе государственного и социально-экономического устройства 33 . Опираясь на Дарвина, Морозов доказывает, что эгоизм в человеческой природе путем естественного отбора, со временем ослабляется, вытесняясь альтруистическими побуждениями. Важною роль в этом процессе он отводит войнам, в которых постепенно уничтожаются носители эгоизма. Войны в его представлении являются естественным фактором эволюции, способствуя совершенствованию остающихся после них людей 34 . Дарвин в своей теории естественного отбора обосновывал улучшение вида в ходе борьбы за существование выживанием наиболее сильных и жизнеспособных особей. Николай Александрович обходит вопрос о том, почему после войны, истребляющей часть человечества, должны остаться наиболее пригодные для совершенствования его представители. Не логичнее ли считать, что война не делает различия между носителями эгоизма и альтруизма, в ней участвующими? 33 Морозов Н . А. На войне. С. 121-123. 34 Морозов Н . А. Война как один из факторов психологической и общественной эволюции человечества (Опыт естественно-научного объяснения войн) // Русские ведомости. 1915, 6 и 10 февраля. 431 Эволюционную функцию войн Морозов считает законченной -- она уже "истребила и ослабила первичный животный эгоизм". В XX в. войны "наносят человечеству одни бесполезные раны, возбуждая разрушительные страсти". Представители альтруизма, по его наблюдению, численно уже намного превышают носителей эгоистической энергии. К последним можно применять на этой стадии развития чисто идейные воспитательные методы. Заслоном для войн могут стать укрупненные союзы государств -- своеобразные Соединенные Штаты Европы 35 . Николай Александрович не первый пытался дать естественнонаучное объяснение общественно-политическим стремлениям, в том числе войнам. До него еще более полно и обоснованно это было сделано П. А. Кропоткиным, в свою очередь опиравшимся на работы ряда русских мыслителей 60-70-х гг., уже поставивших такую проблему (Н. Д. Ножин, А. Н. Бекетов, Н. К. Михайловский и др.). Они по-иному, не традиционно, прочитали Ч. Дарвина, усмотрев в его учении не только идею о борьбе за существование, но и указание на зачатки взаимопомощи у живых организмов, и приняли это во внимание. Вряд ли можно предположить, что Морозов, столь серьезно занимавшийся вопросами социологии и биологии, стремившийся быть в курсе новейших исследований, не познакомился с работой П. А. Кропоткина "Взаимная помощь как фактор эволюции" (СПб., 1907). Само имя автора, бывшего "чайковца", союзника "Народной воли", с которым он был лично знаком, много значило для Морозова. К Кропоткину, одному из первых обратился Николай Александрович после выхода на волю: запрашивал о возможности прочитать в Лондоне лекции по научной тематике. Петр Алексеевич откликнулся быстро и с воодушевлением. "Я так сжился с тобой в мыслях, пока ты сидел в заточении, ты стал мне таким дорогим и милым братом, что я не могу писать тебе на холодное вы", -- отвечал он Морозову, заметив, что многое хочет сказать ему, но неохотно пишет в Россию, чтобы не повредить своим адресатам 36 . Хотя Морозов нигде в своих работах по понятным причинам не ссылается на Кропоткина -- революционнного эмигранта, в самой постановке проблемы "война как фактор общественной 35 Морозов Н . А . На войне. С. 123-124, 147-149, 142. 36 Письмо П. А. Кропоткина Н. А. Морозову (1908 г.) // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 941. 432 эволюции" ощущается полемика с ним, считавшим определяющим фактором общественного развития взаимную помощь. Опираясь на Ч. Дарвина и собственные исследования естествоиспытателя, а также обращаясь к истории человечества, которое считал частью природы, Кропоткин доказывал, что природе человека свойственны те же инстинкты, что господствуют в животном мире. Это инстинкты взаимопомощи и солидарности, которые помогли человечеству выжить и развиваться. Именно их, в отличие от Морозова, он считал главенствующими. Задавленные социальным и государственным гнетом инстинкты взаимопомощи, лежащие в основе нравственности, все более ясно, по наблюдению Кропоткина, обнаруживаются и в будущем будут определять развитие человечества -- без войн и революций. Как видно, каждый из ученых в своем естественнонаучном объяснении психофизической природы человека допустил определенную односторонность, принимая во внимание преимущественно один признак этой природы, как главный и первенствующий. К тому же, сосредоточившись на естественно-органических, психофизических факторах развития человечества, которые почти не принимались во внимание современной общественно-политической наукой, и Морозов, и Кропоткин, в свою очередь, недостаточно учитывали социально-экономические факторы прогресса. Однако симптоматично, что, рассуждая каждый "от противного", идя разными путями, они приходят к сходным выводам о развитии человечества в будущем. В противоположность Кропоткину Морозов, исходивший из эгоистической природы человека, по сути, уже полагает ее вполне преображенной для дальнейшего преобладания в ней альтруистических побуждений. Его главный вывод о войне состоит в том, что она становится только злом, лишенным смысла, и потому обречена на исчезновение. Война "освободила зародыши новых великодушных чувств в человеческой душе, которые могут совершать дальнейшую эволюцию человечества и без потоков человеческой крови и целого океана страданий" 37 . Это заключение очень близко уверенности Кропоткина в широком распространении принципов солидарности и взаимопомощи, в которых он видел "лучший задаток возвышенной дальнейшей эволюции" 38 . 37 Морозов Н . А. На войне. С. 149; Он же. Когда прекратятся войны. (Естественно-научное объяснение войны) // Бюллетень литературы и жизни. 1915. N 13-14. С. 747-748. 38 Кропоткин П. А. Взаимная помощь как фактор эволюции. М., 1918. С. 15-17. 433 Сторонник "эволюционного социализма", Морозов считал все же, что антисамодержавная революция в России неотвратима и необходима, и горячо приветствовал падение царизма в феврале 1917 г. Он подчеркивал, что, своей политикой во время войны доведя страну до голода, царствующая династия приблизила революционный переворот. Но "революция отгремела", и Россия должна обрести успокоение и уверенность, став демократической республикой и основывая свое развитие "на частновладельческом и капиталистическом фундаменте" 39 . Такое понимание перспектив послереволюционного будущего было близко либеральной демократии в самом широком смысле -- от П. Н. Милюкова до В. Г. Короленко. Но в отличие от кадетов и их лидера Морозов отвергал монархический принцип послереволюционного устройства. Республиканизм, как и приверженность к социализму -- идеалу общественной организации, сближали его с левой, радикальной -- народнической частью демократической интеллигенции. Однако общественный идеал в понимании Морозова вовсе не был практической программой построения нового общества. Он воспринимался как некая конечная цель, к которой придется идти долгим путем всемерного развития науки и техники, всех производительных сил страны, что возможно только на основе капитализма. Морозов становится членом "Свободной ассоциации для развития и распространения положительных наук", основанной в марте 1917 г. В организацию, кроме него, входили И. П. Павлов, А. Н. Крылов, А. Е. Ферсман, В. Г. Короленко, М. Горький, другие видные ученые, писатели и общественные деятели. Ассоциация ставила целью продвигать знания и культуру в народ. "Науки... могли бы сыграть великую роль в деле облагораживания инстинктов", -- говорил один из инициаторов создания этой организации М. Горький. Народу, по его убеждению, необходимы книжки, рассказавшие бы, "как велика положительная роль промышленности в процессе развития культуры" 40 . В создании специально для народа предназначенной научной и художественной литературы члены Ассоциации видели одну из "первых задач момента". Николаю Александровичу была близка мысль о благо- 39 Морозов Н.А. Революция и эволюция. С. 3-5, 5-6. 40 Горький М. Несвоевременные мысли. С. 119, 122-123, 293. 434 творном воздействии науки на смягчение нравов, столь актуальная в революционную эпоху. Но развернуть сколько-нибудь широко намеченную работу членам Ассоциации не удалось: мешала неустойчивая обстановка в стране, особые трудности для просветительной деятельности в возбужденных революционными событиями массах. После Октябрьской революции Ассоциация была ликвидирована. Страна еще упивалась почти бескровной победой Февральской революции, еще только готовилась воспользоваться ее плодами, когда возвратившийся из эмиграции В. И. Ленин бросил в массы призыв к скорейшему переходу от буржуазно-демократической революции к социалистической. По верному замечанию историка, в "Апрельских тезисах" Ленина "было что-то такое, что в корне меняло марксистские представления о революции и наполняло сердца одних надеждой и радостью, а других -- предчувствием близкой и, увы, неотвратимой катастрофы" 41 . Среди понимавших, что социалистические лозунги в накаленной революционной обстановке, приведут к гражданской войне и катастрофе, был и Николай Александрович Морозов. В этот исторический момент он, бывший народоволец, как бы поменялся местами с лидером большевизма, обличавшим народовольцев в том, что они хотят "выскочить из капитализма", "перескочить" через него. Теперь уже Морозов, в свое время член партии, ставившей целью слить политический переворот с социальным, доказывал считавшим себя марксистами большевикам противоестественность и опасность перехода к социализму в стране, не пережившей капитализма. Не только меньшевики, но и часть большевиков поначалу не поддержали ленинской идеи "перерастания" демократической революции в социалистическую. Активно выступил против подобного "углубления" революции Г. В. Плеханов, определив ее как "безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту на земле" 42 . Давние идейные противники -- Плеханов и Морозов -- снова обнаружили сходство своих позиций по капитальной проблеме российской действительности и все же остались идейными противниками. Плеханов опровергал Ленина, опираясь на Маркса, ссылаясь на его учение. Морозов пытался доказать несостоятельность идеи социалистической революции в 41 Тютюкин С . В. Указ. соч. С. 329. 42 Там же. С. 330 и след. 435 крестьянской России в споре с основными положениями марксизма. Знакомство с марксизмом Морозова, скорее всего, произошло еще в эмиграции. Не без воздействия П. Л. Лаврова и Г. В. Плеханова он попытался привлечь К. Маркса к изданию "Социально-революционной библиотеки". В декабре 1880 г. Николай Александрович в Лондоне посетил К. Маркса, интересуясь, какие сочинения тот рекомендовал бы для "Библиотеки". В числе переданных ему Марксом работ был и "Манифест Коммунистической партии", который Морозов начал переводить. Вряд ли стоит серьезно отнестись к заявлению бывшего народовольца, что в ту пору он был приверженцем марксизма. Утверждение это, повторявшееся в его воспоминаниях о встрече с Марксом, не выдерживает критики при сопоставлении со взглядами и действиями революционера-эмигранта, видевшего в Марксе прежде всего союзника "Народной воли" 43 . В тюрьме состоялось знакомство Николая Александровича со взглядами русских учеников Маркса. Зимой 1895/96 г. в переплетную мастерскую Шлиссельбургской крепости, где работали заключенные, кто-то из жандармов передал журнал легальных марксистов "Новое слово", в котором сотрудничал и В. И. Ленин. Легальные марксисты -- течение в русской либеральной мысли, принимавшее идею естественноисторического развития общества, отвергая понятие классовой борьбы как вечной закономерности. Самодержавие долгое время относилось к легальному марксизму терпимо, имея в виду его критику народовольчества. "Впечатление от журнала было, можно сказать, глубоко потрясающее, -- рассказывает В. Н. Фигнер, -- содержание било по самым дорогим идеям и убеждениям. Тотчас среди нас обозначились различные лагери: одни торжествовали, другие чувствовали себя уязвленными" 44 . Вряд ли Николай Александрович был в ту пору потрясен критикой народничества: он многое передумал в тюрьме, многое 43 Морозов Н. А. Карл Маркс и "Народная воля" в начале 80-х годов // Каторга и ссылка, 1933. N 3. Воспоминания Морозова о Марксе неоднократно переиздавались в сборниках Политиздата (см., например: Русские современники о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М., 1969). Основываясь на этих воспоминаниях, некоторые авторы высказали взгляд на Морозова как на сторонника марксизма. (Внучков Б. С. Узник Шлиссельбурга. Ярославль, 1969. С. 49, 189; Жданов С . М. М. О. Морозов -- один из першiх послiдовнiкiв i пропагандiстiв марксизму в Pocii 70-80-рокiв XIX ст. // Проблемi фiлософii, 1969. Вып 13. 44 Фигнер В. Н. Запечатленный труд. С. 185-186. 436 пересмотрел. В его письмах из Шлиссельбурга явные следы отхода от того уравнительного социализма, который был частью народнического мировоззрения. Впрочем, приверженцем принципа общины он никогда не был. Но Морозов уже не разделяет взгляд на равномерное разделение обязанностей в будущем обществе -- на необходимое для каждого его члена соединение физического и умственного труда 45 . П. А. Кропоткин, в программе "чайковцев" обосновавший обязательность такого разделения прежде всего с нравственной точки зрения, как проявления подлинного равенства, и в XX в. продолжал исповедовать эту идею. Как вспоминает В. Н. Фигнер, Морозов оказался среди тех, кто не чувствовал себя уязвленным, читая марксистских ниспровергателей народничества. По свидетельству М. В. Новорусского, его товарища по прогулкам в Шлиссельбурге, Николай Александрович, вместе с такими узниками крепости, как М. П. Шебалин, И. Д. Лукашевич и сам Михаил Васильевич, уже приветствовал капиталистическое производство не только "как силу, организующую рабочих и составляющую революционные кадры", но и как "созидающую промышленное богатство страны" 46 . Выйдя на волю, Н. А. Морозов получил возможность полнее познакомиться с трудами российских марксистов, узнать о критике марксизма в западной социал-демократии. Одна из первых попыток ревизии марксизма русской революционной мыслью принадлежала бывшему народовольцу Н. С. Русанову. В начале 80-х гг. объединяя свои усилия с "Народной волей", он считал себя марксистом, но вскоре от марксизма отошел. Уже будучи членом партии эсеров, объявившей себя преемницей "Народной воли", поставил под сомнение ряд основных положений марксизма 47 . Н. А. Морозов не только повторил своих русских и западных предшественников в критике марксизма, но и высказал ряд собственных наблюдений и заключений о слабых и уязвимых сторонах учения Маркса. Его отношение к марксизму четко проявляется в 1917 г., когда, как уже говорилось, В. И. Ленин бросил в массы лозунг социалистической революции. Морозов столь же органично приемлет идею естественноисторического развития общества в учении 45 Морозов Н. А. Письма из Шлиссельбургской крепости. С. 213. 46 Новорусский М. В. В шлиссельбургской крепости // Былое 1906. N 12. С. 220-221. 47 См подробнее: Твардовская В. А., Итенберг Б. С. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М., 1999. С. 171-181. 437 К. Маркса, сколь горячо отвергает вывод о революционном переходе от капитализма к социализму. Главная мысль его выступлений между апрелем и октябрем 1917 г. в том, что капитализм сам способен разрешать социальные проблемы, встающие перед его классами. С приходом капитализма, по мнению Морозова, потребность в революции, как повивальной бабки истории, отпадает, общество может и должно развиваться только эволюционным путем. "Все мы революционеры неизбежно обратимся в эволюционеров" 48 . Морозов и доказывает это, опровергая вывод Маркса о неизбежности пролетарской революции. По Марксу, назревшее противоречие между новыми, социалистическими производительными силами, вырастающими при капитализме, и старыми, капиталистическими производственными отношениями может разрешить только революционное насилие рабочего класса. Николай Александрович отказывается видеть в пролетариате могильщика капитализма: это класс, по-своему заинтересованный в развитии буржуазного строя, поскольку с развитием капиталистического производства связан рост его собственного благополучия. Пролетариату не угрожает абсолютное обнищание, утверждал российский ученый вслед за К. Каутским и Э. Бернштейном. Но если критика западными социал-демократами данного тезиса марксизма опиралась прежде всего на опыт развития Европы 90-х и 900-х гг., его не подтверждавший, то Морозов обращается за аргументами и к политэкономии. Обнищание масс гибельно для самого капитализма, доказывает он, поскольку сбыт продукции может быть обеспечен лишь растущим спросом, а спрос определяется растущим уровнем жизни 49 . Столь же уверенно Морозов опровергает исходное положение марксизма о прибавочной стоимости. В противовес К. Марксу он утверждает, что прибавочная стоимость -- неоплаченная часть труда рабочего -- далеко не вся экспроприируется у трудящихся капиталистом в свою пользу, а в значительной части идет "на построение общенужных сооружений, облегчающих и улучшающих жизнь не только имущих классов". Болота, превращенные в цветущие луга, телеграф, железные дороги -- пароходы и т. д. и есть "откристаллизованная прибавочная стоимость", -- доказывает Морозов 50 . 48 Морозов Н. А. Революция и эволюция. С. 7. 49 Морозов Н. А. Эволюционная социология, земля и труд. Пг., 1917. С. 21-22. 50 Там же. С. 21. 438 Признавая заслугой марксизма установление преобразующей роли капитализма по отношению к феодальной стадии развития, Морозов полагал, что эта теория обошла вопрос о созидательных потенциальных возможностях этого строя. Выступления Морозова в печати после Февральской революции и сосредоточены на раскрытии возможностей, на обосновании "великой эволюционной роли капитала". Утверждая, что разоренная войной нищая крестьянская страна не готова к социализму, ученый объясняет, что подготовить Россию к новой стадии общественной жизни может только всемерное развитие капиталистического производства. Капитализм поощряет науку, создает условия для непрерывного и ускоренного промышленного прогресса и тем самым для того всестороннего преобразования "человеческой жизни, которое в два века сделало неузнаваемой всю земную поверхность" 51 . Это преобразование касается и духовной жизни общества. Только с развитием цивилизации и ростом культуры будут усиливаться в обществе "гены солидарности" и ослабевать "гены эгоцентризма". И только в ходе такой эволюции человечество придет к подлинному коллективизму. Освободиться от классового строя, установить всеобщее братство с помощью декретов невозможно, убеждал Морозов, по-своему развивая мысль Ф. М. Достоевского: "будут братья -- будет и братство". Доказывая, что всеобщее равенство может быть достигнуто "только эволюционным, а не революционным путем", Морозов, по сути, дает отповедь тому уравнительному социализму, который был неотъемлемой частью народничества. Подвергавшиеся марксистской критике как утопические, народнические идеи неожиданно по-своему ожили в большевистском плане "перерастания" демократической революции в социалистическую. Морозов совсем по-марксистски рассуждает о том, что для построения социализма в разоренной войной стране нет условий: отсутствует мощная развитая промышленность, жизнеспособное сельское хозяйство. Экспроприировать наличные ресурсы и распределить их "по справедливости" означает создать непреодолимые трудности для будущих поколений. Для нормального социально-экономического развития нужны накопления и излишки, а не имущественное равенство, насажденное насильственно. 51 Там же. С. 18-19; Он же. Наука и свобода. Пг., 1917. С. 7. 439 Николай Александрович на характерном примере показывает бездумность и безответственность социалистических агитаторов. Со знанием дела ученый разбирает брошюру агронома А. Григорьева "Вся земля трудовому народу" (1917) с ее призывом "отнять и поделить все поровну". По расчетам агронома-социалиста, если всю имеющуюся в стране пахотную землю отнять, выселив в Сибирь помещиков и монахов, то на душу крестьянина придется по 200 десятин. Морозов, останавливаясь на критике арифметических расчетов агронома, сосредотачивает внимание на безнравственности предлагаемой насильственной меры, напоминая, в частности, что монахи сами обрабатывают свои земли, ведь они те же крестьяне. Но насилие, по его словам, не только "негражданственно", -- оно "оборачивается экономической невыгодой". Ведь для обработки экспроприированной земли крестьянину будут уже необходимы машины, и, учитывая общее состояние техники в стране, он не сможет ее полностью и с толком использовать 52 . Казалось бы, именно В. И. Ленин, всегда выступавший против социальных утопий народников, должен был бы поднять голос в защиту реальных социально-экономических и политических преобразований, в противовес подобным проектам "всеобщего поравнения". Однако, ориентируя массы на "углубление" революции, большевики в преддверии Октября не выступали даже против самых фантастических прожектов социалистов-утопистов. Между тем, по наблюдениям Морозова, брошюры социалистов, получившие широкое распространение после Февральской революции, "возбуждают в народе на деле совсем не социальные, а антисоциальные чувства вражды", так же как и лубочные карикатуры на буржуев, выпускаемые "без малейшего представления об исторической роли общественных классов". Морозов настойчиво повторял, что к "светлому будущему" можно прийти только "мирным преобразованием экономических межклассовых отношений на основе справедливости не только к одному классу, но и ко всякой живой человеческой душе в своей стране" 53 . В раскаленной послереволюционной обстановке, насыщенной классовой ненавистью, подобные призывы встречали значительно меньше понимания и сочувствия, чем большевистские 52 Морозов Н. А. Эволюционная социология, земля и труд. С. 27 и след. 53 Морозов Н. А. Революция и эволюция. С. 9. 440 лозунги перерастания революции в социалистическую. Противостоять этим последним могли не рассуждения о том, чем революция хуже эволюции, а конкретные меры Временного правительства, прежде всего решение вопросов о земле и о мире, но их-то и не последовало. Потому и созыв Государственного совещания, представленного в печати как общероссийский форум с участием крупнейших государственных и политических деятелей страны не принес успокоения. На Государственном совещании, открывшемся 12 августа 1917 г. в Москве в Большом театре, присутствовали представители крупнейших политических партий и течений -- от монархистов и кадетов до эсеров, меньшевиков и большевиков. Кроме министров Временного правительства, здесь были генералы Л. Г. Корнилов (верховный главнокомандующий) и М. В. Алексеев, атаман А. М. Каледин. Глава Временного правительства А. Ф. Керенский привлек к участию в Государственном совещании "исторических", по его словам, деятелей освободительного движения: князя П. А. Кропоткина, Е. К. Брешковскую, Г. А. Лопатина, Г. В. Плеханова и Н. А. Морозова. Выступившие на Государственном совещании Г. В. Плеханов и П. А. Кропоткин, столь разные по своим политическим взглядам, были единодушны в стремлении остановить в стране разрастающуюся междоусобицу. Идеолог анархизма и лидер социал-демократии доказывали необходимость прежде всего укрепить завоевания Февральской революции. И Кропоткин, и Плеханов звали к благоразумию и терпимости тех, кто в их же публицистике выступали непримиримыми врагами. Капиталистам доказывали необходимость пойти навстречу рабочим -- издержки по повышению их жизненного уровня должны будут окупиться за счет повышения производительности труда. Рабочих уговаривали не предъявлять предпринимателям невыполнимых требований, не прибегать к насилию. Правительство призывали к широким социальным реформам 54 . Все это было близко позиции Н. А. Морозова, который многое из того, о чем говорили Плеханов и Кропоткин, уже высказал в печати. Николай Александрович, так же как Плеханов, убеждал в том, что без буржуазии в настоящее время пролетариату не прожить. Морозов доказывал, что не промышленники и торговцы виноваты в спекуляции: она -- признак общего недомогания 54 Речь 1917, 15-17 августа. 441 экономики. Он объяснял, что представление о выгодности перехода орудий труда в руки рабочих неверно, так как экономически не подготовлено. Выборные директора не будут так заинтересованы в успехе дела, как сам хозяин предприятия -- капиталист. Сейчас же важно поднять подорванное войной производство, а это можно сделать, только увеличив производительность труда, умножив часы рабочего времени. Нужна постепенная, хорошо подготовленная национализация производства, а не насильственная экспроприация 55 . Совпадая с Плехановым и Кропоткиным в понимании задач текущего момента, Морозов совсем иначе чем эти революционеры, понимал перспективы развития страны. Его прежние соратники, ставшие идейными противниками, имели в виду не классовый мир, а временное перемирие. Для Плеханова и Кропоткина противоречия труда и капитала оставались разрешимыми только революцией, которая лишь откладывалась в силу ее неподготовленности и военного положения в стране. Они призывали к временному соглашению с буржуазией, возможному в силу ее незаинтересованности в восстановлении самодержавия. Но в глазах и Плеханова, и Кропоткина буржуазия оставалась классом, враждебным пролетариату и исторически обреченным. Морозов, как уже говорилось, совсем по-иному понимает отношения труда и капитала -- как взамообусловленные и взаимовыгодные. Он и призывает противоборствующие классы осознать свою великую эволюционную роль. Экономический фундамент можно преобразовывать только "осторожно, гуманно, заменяя в нем камень за камнем". С помощью революции, т. е. "быстрого насильственного переворота", подобного не достичь. Морозов верит, что с устройством демократической республики "длинный период наших революционных попыток" должен естественно окончиться 56 . Логические рассуждения ученого, по-видимому, не совсем совпадали с его непосредственным восприятием текущего. И потому, наряду с доказательствами наступления безреволюционной эры, высказываются невольные предчувствия, что за первым-ударом землетрясения (т. е. за Февральской революцией) "последуют еще удары" 57 55 Морозов Н. А. Как прекратить вздорожание жизни. С. 56-61; Он же. Эволюционная социология, земля и труд. С. 24-25. 56 Морозов Н. А. Революция и эволюция. С. 7. 57 Там же. С. 3. 442 Предчувствия эти питались впечатлениями реальной действительности: Николай Александрович был участником многих ее важных событий. В сентябре Морозов становится членом Совета республики, задуманного как некий "предпарламент" Демократического совещания. На этом совещании представителей политических партий, кооперативных союзов, различных обществ, в разгаре партийных страстей лишь Е. Д. Кускова призвала "подавить распри, объединиться для спасения родины", но ее призыв потонул в гуще "заостренной до грубости партийной полемики" 58 . Сказывалась неприученность к демократии, неспособность к компромиссам -- следствие не сложившегося в стране гражданского общества. Большевики во главе с Л. Д. Троцким открыто отказались от каких-либо соглашений и ушли с заседаний, зачитав свою декларацию. Однако ведь и оставшиеся либерально-демократические партии и группировки не смогли ни в чем согласиться, не предложили конкретной программы выхода из кризиса, грозившего новыми потрясениями 59 . Столь же неопределенной, расплывчатой оказалась позиция Морозова. Ратуя за укрепление завоеваний Февральской революции, он так и не предложил конкретных средств такого укрепления. Сохранить же демократические свободы, не подкрепив их социально-экономическим освобождением народа, было невозможно. В свое время об этом предупреждал народовольцев их союзник Н. К. Михайловский. И в "Отечественных записках", и в газете "Народная воля", в пору работы в ее редакции Н. А. Морозова, он, ссылаясь на исторический опыт, доказывал, что "политическая свобода, купленная иногда ценой целого океана крови, падала от ничтожного толчка Бонапарта или другого охочего до власти человека", если она "при своем зарождении не осложнялась существенной помощью народу, который поэтому, хладнокровно, а иногда и сочувственно смотрел как богиня свободы шаталась и падала со своего пьедестала" 60 . Это предупреждение не услышали Морозов и его либеральные единомышленники. Аргументировано и логично доказывавший с помощью науки ненужность революционного насилия, 58 Гессен И. В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Берлин. 1937. (М., 1993). Т. ХХII. С. 376. 59 Руднева С . Е. Демократическое совещание сентябрь 1917. История форума. М., 2000. С. 247-248. 60 Н. М. [Михайловский Н. К.] Литературные заметки // Отечественные записки. 1880. N 9. С. 133; ср.: Литература партии "Народная воля". С. 29. 443 Морозов, как и его соратники по партии, не предложили конкретных мер по его предотвращению, не уделили должного внимания решению столь грозного в крестьянской стране аграрного вопроса. Морозов высказывался не только против экспроприации помещичьей собственности, но и против раздачи в наделы казенных земель, которая предусматривалась многими либеральными и народническими программами. Он говорил лишь об усилении государственного контроля над земельными владениями, программируя "постепенную муниципализацию земли" 61 . Но принцип постепенности, столь убедительно примененный в рассуждениях о построении социализма в послереволюционной России, в земельном вопросе, требовавшему безотлагательного разрешения, явно не годился. Непонимание этого -- серьезный изъян "эволюционной социологии" Морозова, упустившего в своем научном анализе самую злободневную и животрепещущую проблему "земли и труда". Упустили ее и другие участники Демократического совещания. Никто из лидеров либерально-демократических партий не выдвинул соответствующей стремлениям крестьянства программы -- это сделали большевики. Вот почему масса народа, поначалу доверявшая Временному правительству, ожидавшая от него коренных перемен, к осени 1917 г. уже "колебнулась прочь от капиталистов на сторону революционных рабочих" 62 . Предотвратить такое развитие событий было не под силу ни Морозову, ни таким общественным деятелям, пытавшимся остановить возникновение братоубийственной войны в стране как М. Горький, Г. В. Плеханов, П. А. Кропоткин, В. Г. Короленко, и многие, многие другие, возвышавшие свой голос против надвигавшегося революционного насилия. Оно стало неотвратимым в силу пассивности Временного правительства, не решившегося на реформы, слабости и разобщенности демократических сил, несговорчивости буржуазии, непримиримости авангарда рабочего класса, возбужденного большевистской агитацией. За большевиками, обещавшими землю и мир, пошло крестьянство. И. В. Гессен, редактор кадетской газеты "Речь", вспоминая о своем впечатлении полной безнадежности и бесперспективности от участия в Демократическом совещании, рассказывает о встрече в Мариинском дворце, где оно проходило, с Н. А. Морозовым: 61 Морозов Н. А. Эволюционная социология, земля и труд. С. 27, 31-33. 62 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 325. 444 "Ну как, Николай Александрович, стоило отсидеть двадцать лет в Шлиссельбурге, чтобы такого дня дождаться?" По словам Гессена, собеседник даже испугался такого вопроса: "Ой, что вы, что вы. Не грешите. Годика через два мы с удовольствием будем с Вами об этом времени вспоминать". Ответ бывшего шлиссельбуржца вывел Гессена из себя: "Хочется со злости ударить его или тесно к нему прижаться, не заражусь ли этой детской верой, и тщетно терзаю воображение, чтобы представить себе, каким был этот террорист двадцать лет назад, когда за ним замкнулись тяжелые ворота шлиссельбургского каземата" 63 . Непонятно, почему оптимизм Морозова так поразил и раздражил Гессена. Ведь до последнего времени и сам Гессен столь же необъяснимо надеялся на лучшие времена: он только что вернулся из Крыма, где еще в августе купил участок земли у моря и собирался строить дом. А ведь регулярно получал газеты и телеграммы петербургского агентства и все же верил в добрые перемены. Верил в них и Морозов, хотя, как уже говорилось, не без сомнений. Его природный оптимизм был умножен оптимизмом человека, преодолевшего непомерные испытания судьбы. Даже Октябрьская революция поначалу не лишила его надежды и веры, окончательно он потерял их с разгоном Учредительного собрания. Лозунг созыва Учредительного собрания, выдвинутый "Народной волей", большевики поддерживали вплоть до захвата власти. Народоволец Морозов был его противником, Морозов, член партии кадетов участвовал в выборах в Учредительное собрание. Он еще мог понять, если не принять свержение Временного правительства -- власти бездействующей и безрезультатной, насильственный разгон представителей народа, им избранных, убеждал, что мирного развития революции уже не предвидится -- в стране установилась диктатура. В Автобиографии, написанной в 1926 г., бегло упомянув о своем участии в Московском государственном совещании, Совете республики и Учредительном собрании (эти факты вообще выпали из очерков о Морозове его советских биографов), Николай Александрович признается, что все это время "был тревожно настроен". "Я предвидел уже неизбежность гражданской войны, бедствий голода и разрухи, как ее результатов, и потому сознательно занял примиряющую позицию среди враждующих между собой партий, но вскоре убедился, что это совершенной беспо- 63 Гессен И . В. Указ. соч. С. 378. 445 лезно и что удержать от эксцессов стихийный натиск народных масс будет так же трудно нашим политическим партиям, как остановить ураган простым маханьем рук" 64 .* * *
После разгона Учредительного собрания Николай Александрович решительно и бесповоротно уходит из политики, полностью отдавшись науке. Его слова в Автобиографии о вынужденном отстранении от науки в 1917 г., вызванном требованиями политики, не совсем точны: научная работа замедлялась, прерывалась, но не прекращалась -- она была для него жизненной потребностью. На все политические совещания он приходил с пачкой книг. Так же в свое время, с сумкой книг и рукописей, он выходил на прогулку в Шлиссельбурге: товарищи по заключению прозвали его "Сумчатым". В Советской России наука стала надежным прибежищем от обманувшей надежды политики. В науку, ее преобразующую силу Морозов продолжал верить. Именно наука должна была не только способствовать подъему разрушенного войной и революциями хозяйства, но и облагородить нравы, ожесточенные братоубийственной бойней. Темнота и невежество в понимании ученого несовместимы с демократическими свободами. Просвещение народа, распространение научных знаний, по его убеждению, содействует гражданской зрелости общества, утверждению в нем принципов свободы и прав личности. Доказывая неразрывную связь свободы и науки в революционном году, Морозов продолжал думать так же и в период диктатуры пролетариата 65 . Увидев, что события приняли не то развитие, на которое он надеялся, понимая, что стране грозит затяжная разруха, грозящая обострением классовой и политической борьбы, Николай Александрович не покинул Россию. Богатые и разнообразные возможности заниматься наукой за рубежом, где его имя пользовалось достаточной известностью, были отринуты: все силы он отдает организации науки в родной стране. Не покинул в эти трудные годы Россию и П. А. Кропоткин, приехавший на родину в июне 1917 г. Петр Алексеевич продол- 64 Морозов Н . А. Автобиография // Деятели СССР и революционного движения в России. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 317. 65 Морозов Н. А. Наука и свобода; то же // Природа. 1917. N 5-6. С. 670-675. 446 жал начатую за границей работу над "Этикой", в которой должно было найти всестороннее обоснование его учение об инстинктах солидарности и взаимопомощи как основе нравственности. Считая эту работу актуальной, ученый все же то и дело отвлекался на решение политических проблем. Кропоткин, в отличие от Морозова, активно пытался влиять на политику советской власти. Он поднял голос против красного террора, призывая большевиков не искажать коммунистический идеал враждой и местью, не поощрять разрушительные инстинкты. Кропоткин писал В. И. Ленину о необходимости развивать "строительную" энергию масс, содействовать кооперативному движению 66 . Морозов обращался к В.И.Ленину только по проблемам науки, не затрагивая политики. Николай Александрович заявил о готовности служить делу народного просвещения. Предложил отдать свой опыт и знания русской авиации: "С величайшим усердием взялся бы, -- писал он вождю, -- за воссоздание научного воздухоплавания и за организацию научных полетов". Он неоднократно посылал Ленину труды Института им. П. Ф. Лесгафта, директором которого стал, сообщая о планах института и его нуждах. Из этих же его писем видно, что Ленин охотно откликался на предложения ученого 67 . По инициативе вождя постановлением Совнаркома имение Борок было передано Морозову в пожизненное пользование -- за заслуги перед революцией и наукой. Не пытаясь более вмешиваться в политическую жизнь, Николай Александрович в первые послереволюционные годы еще предпринимал попытки хлопотать за некоторых своих арестованных знакомых, используя личные связи, в частности знакомство с Ф. Э. Дзержинским. В архиве ученого сохранилось письмо председателя ВЧК, отвечавшего на его ходатайство об арестованном члене кадетской партии Н. А. де Роберти, экономисте и публицисте. Сообщая Морозову, в ответ на его ходатайство, что дело Н. А. де Роберти рассмотрено им лично, Дзержинский писал, что арестованный "в настоящее время освобожден быть не может". Он заверял Николая Александровича, что условия заключения де Роберти не 66 Пирумова Н. Письма и встречи // Родина. 1989. N 1. С. 27-30. 67 Письмо Н. А. Морозова В. И. Ленину [июль 1919 г.]. Черновик // Архив РАН. Ф. 543; то же. 11 авг. и 1 февр. 1921 г. // Литературное наследство. М., 1971. Т. 80. С. 280, 269; то же, 29 янв. 1921 г. // Письма трудящихся В. И. Ленину. М., 1969. С. 280-281. 447 тяжелы. "Наши противники не отказались от всяких заговоров, наоборот сейчас желают воспользоваться тяжелым положением республики и усиливают свою активность. А потому и мы должны быть на чеку и многих должны изолировать", -- объяснял Морозову смысл своего решения главный чекист страны. В то же время Дзержинский изъявлял готовность содействовать напечатанию труда Морозова "Христос" и выражал желание быть ему полезным, чем сможет. "Я твердо убежден, что Советской России удастся преодолеть все трудности и дождаться крушения мирового капитализма", -- писал он Морозову 68 . Можно себе представить, с каким чувством читал эти строки ученый, убежденный в "великой эволюционной роли капитализма". Но в спор с властью Николай Александрович не вступал. Его позицию точнее было бы определить даже не как нейтралитет, а скорее как полное отстранение, отчуждение от политики. Не протестуя против массовых репрессий в 30-е гг., он никогда не выступал и в их поддержку. Подписи Н. А. Морозова -- почетного члена Академии наук СССР с 1934 г. -- нет под коллективными письмами ученых и деятелей культуры, требовавших расстрела "врагов народа" и ужесточения карательных мер. В годы советской власти Николай Александрович жил только наукой. Принцип комплексных исследований, которого придерживался ученый, способствовал его продвижению в самых разных ее областях от астрономии до геологии и геофизики и ядерной физики. Именно в Институте, им. П. Ф. Лесгафта, возглавляемом Морозовым, началась разработка проблем, связанных с освоением космоса. В 1931 г. Морозов передал большую часть Борка Академии наук. Здесь была создана Верхне-Волжская база АН -- основа будущего Института биологии внутренних вод АН. Академик С. И. Вольфкович, состоявший в переписке с Николаем Александровичем и бывший в курсе его научных планов и открытий, свидетельствовал, что и на 91-м году жизни Николай Александрович "был более страстен и смел, чем многие из нас на 40-50 лет моложе его" 69 . Страстность и смелость молодого Морозова -- революционера и зрелого -- общественного деятеля, в конце его жизненного пути сказывались только в науке, став- 68 Письмо Ф. Э. Дзержинского Н. А. Морозову 14 августа б. г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 546. 69 Вольфкович С . И. Указ. соч. С. 20. 448 шей смыслом существования, прибежищем от революционных и политических бурь, главной надеждой на будущее. Советская власть, награждая почетного академика Н. А. Морозова орденами Ленина и Трудового Красного Знамени в связи с юбилейными датами, подчеркивала, что отдает дань не только его научным, но и революционным заслугам. Образ ученого-революционера должен был стать символом связи науки и революции, преемственности революционной традиции. С реальной личностью этот образ уже имел мало общего, но всячески поддерживался -- эпоха нуждалась в своих символах, мифах, легендах. Н. А. Морозов скончался в возрасте 92-х лет в 1946 г. в Борке, в доме, где родился. Его долгая жизнь вместила событий -- общественных и личных, хвативших бы на несколько человеческих жизней. Он был современником трех российских императоров и трех русских революций. По сути, Морозов как бы и прожил несколько жизней, совсем разных по содержанию и устремлениям. Есть глубокий смысл в том, что к отказу от революционного насилия пришел человек во всеоружии революционного опыта и обширных научных знаний. В обосновании возможности эволюционного развития человечества -- без социальных потрясений и войн, Морозов шел своим путем, пытаясь опереться не только на общественно-политические, но и на естественные науки. Он не всегда при этом был достаточно убедителен в своих рассуждениях, но его выводы и наблюдения представляют интерес совпадением с обозначившимися и все усиливающимися миротворческими тенденциями в общественной мысли. Для Николая Александровича, превратившегося из революционера в "эволюционера", ненужность насильственных средств для социальных преобразований стала настолько очевидной, что он верил в возможность убедить в том общество, находившееся в состоянии революционного брожения. Уроки судьбы Морозова говорят о том, что мало стать противником насилия в мире, где оно пока полноправно: важно найти реальные способы избежать его. Мало убедиться в преимуществе мирного, эволюционного развития, надо искать конкретные средства сопротивления насилию, предотвращения его. Поиски в этом направлении Николая Александровича Морозова, при всей их незавершенности и кажущейся безрезультатности, не должны быть забыты.Жизнь Николая Александровича Морозова была полна ярких, противоречивых, судьбоносных и невероятных событий. По своим энциклопедическим знаниям, творческому потенциалу и огромной работоспособности Н.А. Морозов – явление исключительное. Кем он только ни был: террористом, масоном, изобретателем, летчиком, ученым-энциклопедистом, писателем и поэтом, снайпером... Он и в Двинске времени не терял: находясь в заключении в крепости, Н.А. Морозов писал мемуары и выучил иврит.
По одной версии, 15-летний Николай Морозов в 1869 году был отчислен из 2-й московской гимназии из-за плохой учебы, а чуть позже - в 1971 и 1872 годах - являлся вольнослушателем медицинского факультета Московского университета. По другой, он был исключен из гимназии без права поступать в высшие учебные заведения России за демократические воззрения - сказалось домашнее воспитание. Так, отказав в праве на образование, царская власть сама толкнула его на революционный путь.
Последующее десятиление его жизни было бурным: в 1874 году он стал «народником» и участвовал в «хождении в народ», вел пропаганду среди крестьян. Стал одним из руководителей организации «Земля и воля», а в 1879 году вошел в исполнительный комитет «Народной воли», где главными средствами политической борьбы считались револьвер, кинжал и динамит. Морозов был ярым радикалом и предлагал постоянно использовать террор в качестве регулятора политической жизни. В 1880 году в Лондоне встречался с Карлом Марксом, был близко знаком с казненными за убийство императора Александра П Николаем Кибальчичем, Софьей Перовской, Андреем Желябовым.
Арестовали его в 1881 году (еще до убийства императора) и в 1882-м осудили на пожизненное заключение - было доказано его участие в одном из семи покушений на Александра П, когда народовольцы сделали подкоп под железной дорогой. Три года он провел в одиночке Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Лишь в 1887 году ему впервые дали бумагу, а на следующий год - чернила. В 1984-м он был переведен в Шлиссельбургскую крепость, где находился 21 год.
В холодной одиночной камере Шлиссельбургской каторожной тюрьмы Морозов не просто отбывал наказание. Он ежедневно изучал науки и сделал несколько открытий мирового значения. Вспоминал: «Некоторые вычисления приходилось делать подряд несколько дней и писать цифрами и преобразованиями страниц по двадцать бумаги, а потом сводить все на одну страницу. И голова у меня под конец подобных утомительных операций готова была лопнуть, а бросить посредине и отдохнуть было нельзя, чтобы не потерять связи начала вычислений с их концом».
Во время заточения он по самоучителю выучил одиннадцать иностранных ясыков и после освобождения по амнистии 1905 года сумел вывезти из тюрьмы 26 томов рукописей по различным наукам - химии, физике, математике, астрономии, авиации, политэкономии, истории, математике, биологии и др. На свободе он активно включился в научно-педагогическую деятельность. По представлению Д.И.Менделеева в 1906 году за работу «Периодические системы строения вещества» Морозову без защиты диссертации была присуждена степень доктора химии. Позднее академик Игорь Курчатов отметит: «Современная физика полностью подтвердила утверждение о сложном строении атомов, разработанное в свое время Н.А.Морозовым».
Он преподает в Петербургской высшей вольной школе П.Ф.Лесгафта - педагога, анатома и врача, создателя научной системы физического воспитания. Его избирают членом Русского, Французсского и Британского астрономических обществ и Русского физико-химического общества, он избирается председателем Русского общества любителей мироведения. Академик Сергей Иванович Вавилов так отзывался о Морозове: «Этот научный энтузиазм, совершенно бескорыстная, страстная любовь к научному исследованию должны остаться примером и образцом для каждого ученого, молодого или старого».
В последний раз Николай Александрович Морозов был арестован в Крыму в 1912 году (ему было 58 лет) и по решению Московской судебной палаты заключен в Двинскую крепость. Поводом ареста послужила публикация сборника стихов «Звездные песни», где превалировали революционные настроения и антирелигиозные взгляды. Позднее Николай Александрович вспоминал: «Воспользовался этим случаем, чтобы подучиться древнееврейскому языку для целесообразной разработки старозаветной Библии, и написал там четыре тома «Повестей моей жизни», которые я довел до основания «Народной воли», так как на этом месте окончился срок моего заточения».
Освобождение последовало в 1913 году по амнистии в честь 300-летия дома Романовых. Льва Николаевича Толстого очень заинтересовали мемуары, написанные Морозовым в Двинске: «…прочел с величайшим интересом и удовольствием. Очень сожалею, что нет продолжения…Талантливо написано. Интересно было взглянуть в душу революционеров. Очень поучителен для меня этот Морозов».
«Стремленью духа нет границы,
Широк безбрешный небосклон.
На мощных крыльях белой птицы
Осуществим наш детский сон!»
Николай Александрович Морозов стоял у истоков воздухоплавания и космонавтики. Получив звание пилота, он был председателем комиссии научных полетов, читал лекции в авиационной школе. Более сотни раз сам поднимался в воздух на первых аэростатах, и каждый полет был связан с риском. Не раз терпел аварии, чудом оставаясь живым, и был свидетелем гибели многих русских авиаторов. Он многое сделал для безопасности полетов. Например, создал первый в мире высотный герметический авиационный костюм - прообраз современного космического скафандра, а также изобрел спасительный экваториальный пояс, позволяющий автоматически превратить верхнюю часть воздушного шара в парашют, обеспечив тем самым плавный спуск гондолы на землю.
В Двинской крепости Николай Морозов овладел двенадцатым иностранным языком - ивритом. Благодаря знанию языков, в том числе древних, он в оригинале знакомился с источниками по истории человечества (Библией, например) и по-своему осмысливал заложенную в них информацию. Систематизировав древние тексты, описывающие, вероятно, одни и те же события, обратил внимание, что они датированы разными эпохами. Это позволило Морозову по-новому взглянуть на исторический процесс и создать свою концепцию развития человечества. Таким образом, им были заложены основы пересмотра традиционной истории.
Эта идея не всем пришлась по душе, и в крупных научных центрах (МГУ, в частности) до сих пор происходят схватки «исправителей» хронологии и ученых, придерживающихся традиционных взглядов. Они Николая Александровича не очень жалуют, уличая в фальсификации, отсутствии доказательств, вольной интерпретации и вымысле: «В сфере «гуманитаристики» его можно назвать… «выдающимся лжеученым»».
Находясь в заключении, Н.А.Морозов сам вылечил себя от туберкулеза (методика включала и физические упражнения) - через полгода врачи, к своему изумлению, обнаружили, что заключенный не только жив, но и полностью здоров.
Н.А.Морозов - чуть ли не единственный, кого не затронули сталинские репрессии. В 1945 году почетных академиков АН СССР было трое - микробиолог Н.Ф. Гамалей, Н.А. Морозов и И.В. Сталин. Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1939 г.) и двумя орденами Ленина (1944, 1945 г.г.). До конца своих дней он оставался убежденным революционером и во всех анкетах писал: член партии «Народная воля».
В 1939 году в возрасте 85 лет окончил снайперские курсы ОСОАВИАХИМа и через три годы выезжал на Волховский фронт, где участвовал в военных действиях.
Из письма из Шлиссельбургской крепости от 8 августа 1899 года: «Иногда буря срывает гнезда ласточек, и тогда их птенчики поступают к нам на воспитание, откармливаются мухами и пауками и помещаются в маленьких суконных гнездышках, пока у них не вырастут крылья. Вот и теперь воспитывается маленькая ласточка-сиротка по имени Чика…Она очень любит спать на груди за пазухой, в рукаве, а то и просто в кулаке. Любит, чтобы ее гладили и говорили с ней, и знает свое имя. Еще никогда не было такой милой и ласковой птички…»
«Не умер тот, чей отзвук есть в других»
До сих пор нет единого мнения, почему Н.А.Морозова не затронули сталинские репрессии. Причуда вождя? Каприз диктатора? А может, генералиссимусу были близки некоторые порывы души убежденного революционера, ведь во всех анкетах Морозов писал: Член партии «Народная воля»?
Н.А. Морозов был дружен с поэтом В.Я.Брюсовым, состоял в переписке с В.И.Лениным, Ф.Э.Дзержинским, А.В.Луначарским, В.Д.Бонч-Бруевичем, Я.Э.Рудзутаком, А.И.Рыковым, Н.И.Ежовым, Л.П.Берией, И.В.Сталиным. В 1945 году почетных академиков АН СССР было трое - микробиолог Н.Ф.Гамалей, Н.А.Морозов и И.В.Сталин. В конце жизни пришли награды: орден Трудового Красного Знамени (1939 г.) и два ордена Ленина (1944, 1945 г.г.). Умер в 1946 году.
